Элвис жив

Когда-то в юности он к ней клеился, но потом перекинулся к Аньке Сапрыкиной. Лена так и не поняла, по какой причине. Впрочем, это никогда ее особо и не интересовало.

– Но даже если и звонила, в упор не помню, о чем мы говорили. Наверное, ничего серьезного.

Лена засмеялась:

– Да? Ну ладно! Вспомнишь вдруг, звони.

И, отбросив все сомнения в состоянии собственной психики, поехала на работу. 

* * *

Максим обнаружил себя в прихожей родной квартиры. Как тут оказался, он совершенно не помнил.

В доме царила тишина.

Осмотрелся.

Все вроде на своих местах. Хотя нет – на тумбочке нет старого телефона. «Чебурашки», купленного когда-то мамой.

Глянул в зеркало на стене. Увидел там противоположную стену и вешалку чуть в стороне, возле двери.

Себя не увидел. Но совершенно не удивился.

И вообще ему показалось, что он уже побывал здесь. Но вовсе не тогда, когда заявился к маме в гости на оладушки в компании с Баксом и Элвисом.

Нет, это вроде бы случилось позже.

Заглянул на кухню. Там оказалось чисто и пусто. Тишина, никого.

А в прошлый раз оба стола были заставлены разнообразной закусью – салаты оливье и рис с крабовыми палочками, тушеная картошка с мясом. Возле столов хлопотали тетя Зина и две какие-то вроде бы знакомые бабки. Дядя Вася, заплативший когда-то за спиленную грушу, добывал из холодильника литровые бутылки с какой-то прозрачной жидкостью. Этикеток на бутылках не было – видимо, самогонка. За выпивкой последовали пластмассовые флаконы с «Пепси». Гидроколбаса…

Было это или не было?

Может, приснилось?

Он покинул кухню, прошел по коридору, ввалился в зал.

В прошлый раз в ее центре расположился накрытый стол. На стене висел набор сто раз виденных фотографий.

На дальнем краю стола, ближе к окну, стояла стопка, а к ней прислонилась фотография, совершенно незнакомая. Но на ней – он сам, Максим Коробов.

Стол сервирован на немалое количество человек.

И весь этот народ тут. Лена, Севас, его Анька, еще какие-то мужики и бабы со знакомыми, но давно забытыми физиономиями…

И говорили почему-то не о нем, а о только что умершем Барде. Видимо, к смерти Француза уже привыкли…

Было это или не было?

Сейчас стола в зале не оказалось. И людей – тоже.

Пустота и тишина…

Судя по разговорам, вроде бы приснились собственные поминки.

Вот только нет уверенности, что это был сон.

Ему ни к селу ни к городу вспомнилось прочитанное когда-то четверостишие:

Что там, за ветхой занавеской тьмы? — 

В гаданиях запутались умы. 

Когда же с треском рухнет занавеска, 

Увидим все, как ошибались мы.[7]

Впрочем, почему же ни к селу ни к городу? Очень даже в нужный момент…

Максим помотал головой, избавляясь от наваждения, и закрыл глаза.

А когда открыл, родной квартиры вокруг уже не было.

Он стоял перед двумя туннелями.

Типа направо шагнешь – коня на скаку остановишь; налево шагнешь – в горящую избу войдешь…

Туннели были короткие.

В конце правого – родовое кресло-кровать, возле кресла застыли в ожидании врач и акушерка.

В конце левого – серая муть, в глубине которой стремительно метались темно-серые тени.

«Неужели все сначала? – подумал Максим. – О нет, Господи!»

Он был абсолютно уверен, что за него уже все решено, что от него больше ничего не зависит. И вот – получите и распишитесь!

Мгновение мучительного выбора длилось целую вечность.

А потом он сделал шаг…