Эмигрант

— Просто мы чем-то похожи. Хотя бы одной частью, так точно. Я видел, что тебе тяжело так жить, что скоро ты скатишься в бездну, да такую, что лучше бы ты покончил с собой, нежели продолжил жить теми страшными мучениями, что назревали впереди. И мне стало жалко тебя. Мне бы не удалось тебя спасти, ведь я сам не смог оказаться на суше, но я также понимал, что никто помогать тебе не собирается. Так сильно ты желал убежать от себя, что смог по-настоящему вжиться в каждые роли по отдельности и обмануть весь мир. И лишь я смог разоблачить этот фокус, ведь не раз был ассистентом этого номера. Единственным выходом я видел твою смерть. И чтобы именно ты покончил с собой. Поэтому я дал тебе же такое задание. Поэтому я так надеялся, что ты больше не заглянешь в эту комнату… Сейчас я понимаю, что это был наихудший выбор. Наверно, во мне все еще живет театр, поэтому для достойного конца нужна была жертва. Поверь, мне очень стыдно за свой поступок…

Солнце уже находилось в предзакатном состоянии. Вот уже розоватые полоски появлялись в голубизне, и в чьих-то квартирах уже зажигались огни.

— Надеюсь, ты не винишь меня, — сказал почтальон.

— Я должен быть благодарен тебе, — человек улыбнулся. — Ты пытался спасти меня, хотя я отнял у тебя счастье. Ты единственный, кто понимал, каково мое положение, и кто протянул мне руку, пускай и с пистолетом. Пускай все было и так… Но спасибо. Спасибо тебе большое!

Человек протянул руку. Почтальон посмотрел на нее и не решался ее жать. Его глаза слезились. Он не слишком верил своим ушам и молча пытался осознать сказанные слова. Когда же чахлая и хрупкая рука одинокого мужчины в синем комбинезоне коснулась мягкой и крепкой ладони человека, слеза упала на пол.

В мертвом молчании дверь в курительную комнату захлопнулась. Все здание оказалось пустым. В каждом мусорном ведре валялись письма. В воздухе еще летал запах крепкого табака. Закатные лучи освещали заглохшие мониторы. Вызвав лифт, человек с нисходящей улыбкой стоял и смотрел куда-то за пределами обыкновенной стены. Он еще не полностью осознавал, какое великое счастье ему досталось. Теперь он никогда не будет одинок.

Глава XVII

Весенняя слякоть превратила сельскую дорогу в непроходимое болото. Кое-как старый грузовичок перемещался из одной избы в другую, везя на своем кузове немногочисленных жителей заброшенного поселения. Одна улица и пять маленьких тупиков. Вокруг этого короткого отрезка непроходимых болот расположились бревенчатые избы с разваливающимися заборами. Лишь одна дорожка во всем поселения была положена камнями: она вела к небольшой станции, к железнодорожным путям, по которым ежедневно перемещаются множество товарных и грузовых составов. Поэтому тишину здешних мест прерывает звонкое гудение металлических колес. Но когда последний вагон скрывается за лесными стенами, снова наступает тишь. Безмолвие природы, в котором из звуков только пение птиц, дуновение ветра и крики диких животных, проносится сквозь большое поле, замкнутое внутри густого и необъятного леса, до маленькой, но бурной речушки, спрятанной за чащей вечно темно-зеленых елок. И пройдя по истерзанной четырьмя колесами и немногочисленными парами ног дороге, разрезающей поле на две неравные части, человек в старой одежде видит перед собой небольшое кладбище, огражденное невысоким, по колено, чугунным заборчиком. В этом месте отчего-то сильнее становилось дуновение ветра, которое бурно раскачивало кроны раскидистых елей, имеющих темный, почти черный оттенок зеленого. Будто все грехи умерших впитывались в стволы этих вечно спящих многовековых деревьев. Первыми выстраивались в ровные ряды сосновые кресты с пожелтевшими табличками, словно они являли собой торжественный парад, а уже за ними такими же четкими колоннами стояли каменные могилки. Тени высоких елей укрывали здешнее кладбище от любых непогод, но, невзирая на столь надежную и вечнозеленую крышу, сюда обязательно попадали или снежинки холодной зимой, или дожди цветущей весной, или пыль душным летом, или опавшие оранжево-коричневые иголки серой осенью.