Эмигрант с Анзоры

Чен пожал плечами. В самом деле, а что Дэцин… что он может сделать? Только надеяться, что лучшее в нас победит.

Я и до сих пор не могу понять, что же это было — пророчество сагона? Сагон и в самом деле желал Чену добра? Или же просто совпадение? Или Чен пытался доказать себе или кому-то еще, что может действовать вопреки воле сагона? Может пожертвовать, рискнуть собой?

Я уже знал тогда, что вскоре это случится. Но не знал, как именно это будет. Даже не представлял. Хотя, конечно, уже много раз бывал в церкви Святого Квиринуса.

Я стоял у большой каменной чаши, сбоку от алтаря. Рядом со мной справа стоял Герт, и он тоже был весь в белом, а слева — Ильгет. Мои крестные. Отец Маркус молился, стоя перед нами. И я повторял молитву тихонько, одними губами. Распятие висело в воздухе, выше алтаря, под сияющим хрустальным куполом. Поначалу всегда кажется, что крест тонет в ослепительном сиянии, исходящем сверху, от готических хрустальных высоких башен храма. Но потом, как только привыкнут глаза, ты видишь крест очень отчетливо — он деревянный, большой и вырезан очень точно, со всеми деталями, беспощадно точно, никакой стилизованности, никакой искусственности, ты видишь раны на руках и ребрах Христа, ты видишь искаженное мукой бледное, залитое слезами и потом лицо, повисшее бессильно искалеченное тело, и становится страшно… И ты понимаешь, что распятие это — центр храма, и нет здесь, собственно, ничего другого, кроме вот этого дикого, невозможного, невероятного Откровения, Откровения, данного Богом.

«Бог есть Любовь». Так сказал Таро. Так написано в главной божественной книге.

Господи, помилуй…

Дай вместить. Дай понять. Дай шагнуть, если придет время, вперед и принять муку и смерть — за Тебя, за других. Научи меня жить так, жить каждую минуту, чтобы быть с Тобой.

Только таким может быть мой Господь. Только Ты один.

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[9], — читал отец Маркус. А потом обратился ко мне.

— Ландзо Энгиро, хочешь ли ты принять святое крещение Господа нашего Иисуса Христа?

— Хочу, — сказал я.

— Отрекаешься ли ты навсегда от сатаны и злых дел его?

— Отрекаюсь.

Он что-то еще спрашивал, и я отвечал, как умел. И мне было страшно, потому что все, что я произносил сейчас, отрезало все пути назад. И хоть я давно выбрал свой путь, но сказать такое — очень нелегко… Но ведь все они это сказали! Герт. Ильгет. Чен. Дэцин. И все они так живут.

Пока они так живут, сагоны на Квирине бессильны.

Я наклонил голову над каменной чашей, и холодная вода обожгла затылок.

— Крещу тебя во имя Отца… и Сына… и Святого Духа.

Мы шли с Иостом по главной улице Баллареги. Я держал на поводке Горма — после гибели хозяина пес согласился признать меня… я держал себя с ним осторожно, не чувствуя полной власти над собакой. Пока, по крайней мере… Я ведь и неопытен в этом деле. Но не взять Горма сейчас не мог — почему-то дэггеры испытывают панический страх перед собаками. Какая-то сагонская недоработка.

Странное положение наступило в Лервене. Вся страна уже в наших руках, и скоро будет избрано Лервенское правительство. Непонятно, какое. До Цхарна у нас был король, но кто же теперь согласится на короля… Что здесь будет, словом — это будут решать сами лервенцы.

Другие отряды Дозорной службы работают в Бешиоре, и они практически завершили работу. Мне бы очень хотелось увидеть физиономию Иль-Бадрага… если он жив, конечно.

И все-таки в Баллареге то и дело стреляют… И ходить приходится осторожно. Все может случиться. Работы еще очень много, особенно, конечно, у спасателей и врачей. Но и у нас… повсюду в столице засели синги, еще живые и по-прежнему готовые до конца сражаться за своего хозяина. Говорят, Анзора — исключительный случай. Здесь был всего один сагон, обычно их несколько. И к тому же сагон развоплощенный. Ведь смерть сагона — понятие относительное. Их можно только отбросить, на время лишить «работоспособности». Например, после смерти тела они долго не могут начать нормальную деятельность. Цхарн вот действовал, но его новое тело уже подготавливалось. И вообще он очень сильный сагон…

Боюсь, все, что я думаю о сагонах, звучит профанацией. Глупо это. Мы ничего о них не знаем… Просто по опыту известно, если тело сагона убить, еще очень долго о нем никто ничего не услышит. А потом может услышать снова.

— Ты не хочешь остаться на Анзоре, Ланс? — спросил вдруг Иост. Я посмотрел на него.

— Вообще-то да… хотелось бы.

Теперь мне ничто не помешает. Я могу жить здесь, работать… жениться могу. Все равно я чувствую, что женюсь на анзорийке. Навещать могилу Арни. Тем более, что и Чен рядом погиб. Ходить вот по этим серым камням, милым и близким моему сердцу. Разговаривать с людьми, пусть не такими замечательными, как квиринцы, зато — я их очень хорошо понимаю. Я сам такой же. Жить с такими, как я.

И не воевать больше. Выйти из Дозорной службы.

Вот именно — не воевать.

Я покачал головой.

— Нет, Иост… может, на старости лет. Пока не получится. Нехорошо, если я вас брошу.