Эмиль и сыщики. Две повести

— Нет, я не сел на место. От страха я стоял как вкопанный, не в силах пошевельнуться.

— От страха? — удивилась Клотильда. — Почему от страха?

— Оказалось, что Мехнерт лысый.

— Лысый? — переспросил Эмиль.

— Ну да, мой кулак скользнул по лысине, представляешь? Потому что это был вовсе не Мехнерт, а Попрыгунчик, то есть господин Кауль.

Даже официант, принесший капитану грог, не уходил, увлеченный рассказом.

— А получилось вот что… — продолжал Густав. — Кауль сел в темноте на парту рядом с Мехнертом. Он тоже хотел поглядеть на искры. Это можно понять. Учителю физики это, должно быть, очень интересно. Но не мог же я догадаться, что в темноте он сядет на место Мехнерта!

Капитан Шмаух смеялся так громко, что оркестра уже не было слышно, хотя играли как раз марш.

Клотильда даже побледнела.

— Ужасно! — шептала она. — Прямо мороз идет по колее.

Советник юстиции повернулся к рассказчику:

— Ну, а что было дальше? Густав почесал за ухом.

— В общем-то, все это мура, — сказал он. — Но все же чувствовал я себя не лучшим образом. Тут, конечно, сразу зажгли свет. Попрыгунчик сидел на месте Мехнерта и держался за лысину. Голова у него явно раскалывалась, и это было неудивительно. Я ведь бил не за страх, а за совесть. Класс застыл, будто громом пораженный. А электрические искры покорно сверкали, словно ничего и не произошло. Но никто не обращал на них никакого внимания.

«Кто это сделал?» — спросил Попрыгунчик, то есть господин Кауль, после долгого молчания.

«Я, — ответил я. — Простите меня, пожалуйста, господин учитель. Я ошибся».

«Да, ошибся, можешь в этом не сомневаться», — буркнул он и бросился посреди урока опрометью из кабинета. При этом он обеими руками обхватил голову, словно боялся, что она у него отвалится.

Густав помолчал, потом продолжил рассказ:

— Мне все стало вдруг как-то до лампочки. Ребята настолько обалдели, что никто не шелохнулся, а я кинулся на Мехнерта и стал его лупить. Я так его отделал, что он долго помнить будет, три дня потом в школу не ходил… Только я от него отвалил, как меня потащили к директору. Попрыгунчик сидел на диване и все прикладывал к голове смоченный в холодной воде платок. «Я только что узнал, — начал директор, — что ты, воспользовавшись темнотой, коварно напал на нашего старого, заслуженного преподавателя. Само собой разумеется, я выгоню тебя из школы, но все же я попрошу тебя объяснить нам причины твоего гнусного поведения».

Я просто зашелся от этих слов. Никто никогда мне не говорил, что я коварный. И меня прорвало. Я сказал им, что уж если кто коварный, так это их отличник Мехнерт. И удар по затылку тоже предназначался Мехнерту за то, что он во время большой перемены донес на своего товарища. И что они могут пойти в физический кабинет и полюбоваться останками своего любимчика. Если им такие типы больше по душе, чем я, то пусть… Ну, и так далее.

Капитан Шмаух глядел на разгневанного Густава с любовью.

— Ну, а потом что было?

— Потом произошло нечто, за что я до самой смерти буду благодарен господину Каулю.

— Что же он сделал? — спросил Эмиль.

— Он рассмеялся, — сказал Густав. — Он так расхохотался, что примочка упала у него с затылка!

Капитан Шмаух снова хлопнул себя по коленке. Потом он обернулся к официанту, который все еще стоял и слушал, и скомандовал:

— Еще один грог!

Глава седьмая ЭСТРАДНЫЙ КОНЦЕРТ В КОРЛСБЮТТЕЛЕ

Оркестр играл туш. На сцену вышел шикарно одетый, пожалуй, далее чересчур расфранченный господин и от имени дирекции гостиницы приветствовал столь многочисленную публику. Он обещал, что все присутствующие прекрасно проведут вечер, и отпустил несколько шуточек, над которыми, кроме него, никто не смеялся. Это, видно, его разозлило, и он поспешно объявил первый номер: выступает Фердинанд Бадштюбнер, современный Карузо, с лютней.

Карузо-Бадштюбнер оказался толстым седовласым господином. Лютню он держал в руке, а на голове у него была студенческая фуражка. Перебирая струны, он пропел несколько песенок, в которых речь шла о студентах Гейдельберга, о любимой, о красивых хозяйских дочках, о вине и о пивных кружках. Голос у него был не первой свежести. Кончив, он помахал фуражкой. И занавес упал.

— В те годы, я вижу, времени на учебу совсем не оставалось, да? спросил Профессор своего отца.

— В песнях есть преувеличение, — объяснил советник. — Если бы мы не учились, мы бы ничего не знали.

У Клотильды тоже возник вопрос:

— Почему этот пожилой господин, который только что пел, все еще студент? А если он студент, то почему не учится, а поет нам под лютню песни?

Все переглянулись. Наконец бабушка ответила:

— Он, наверное, заочник.

— А, тогда другое дело, — сказала Клотильда.

Все засмеялись, но она так и не поняла, почему.

— Я получу аттестат и не буду дальше учиться, — сказал Густав. — Я буду либо автогонщиком, либо летчиком. — Обернувшись к Эмилю, он спросил: — А ты?

Эмиль на мгновение закрыл глаза. Он подумал о старшине и о том разговоре, который у них был на этот счет.