Эмир Кустурица. Автобиография

Смерть Бибы Кустурицы раз и навсегда положила конец драматической напряженности, царившей в квартире в доме номер 6 на площади Теразие, и Любомир Райнвайн без труда продал квартиру, расположенную в самом центре Белграда. Славенка Комарица, дочь Бибы от первого брака, не препятствовала продаже квартиры. Что касается вещей своей матери, она не захотела их брать. И как поступить по-другому, когда Райнвайны, по словам Бибы, в свое время уже подали дурной пример: «Эти немецкие свиньи унесли даже аккордеон Славенки!»

— Все остальное меня не интересует. Забирайте все, что считаете здесь своим, — заявила Славенка своему отчиму.

И тогда из квартиры было вывезено все, вплоть до последней прищепки на веревках, где покойная сушила белье. Въехал новый владелец, и дядя воплотил в жизнь свою мечту поселиться на Адриатическом побережье, а моя тетя продолжила жить в моих мыслях. В моей памяти часто всплывали картинки из прошлого, связанные с этой квартирой. Невидимые для нового жильца, они, тем не менее, были очень реальными. Даже после своей смерти Биба продолжала наполнять жизнью это место. Утверждение моего отца: «Смерть — это непроверенный слух» — нашло себе очередное подтверждение.

Заметки об «Андерграунде»

В 1994 году умер Федерико Феллини[98]. В том же году в столице Соединенных Штатов было подписано соглашение о создании Хорватско-мусульманской федерации. Когда я узнал, что конституция этой федерации была составлена в Вашингтоне, у меня возник вопрос: не станут ли в будущем основные законы всех стран создаваться в американской столице?

В связи с этим событием президент США Клинтон упомянул хорватского писателя — «фра Ивана Юкича»[99]. Ему захотелось украсить литературой подписание соглашения о боснийской Хорватско-мусульманской федерации, процитировав автора, писавшего о любви в Боснии. Это еще раз доказывает, что у американцев явные проблемы с общей культурой. Или, быть может, все дело в их цинизме?

В Боснии существует лишь один «фра». Его имя — Иво. Его фамилия — Андрич, а не Юкич. И те, кто при ратификации соглашения называют Балканы трагической территорией, вряд ли что-либо в этом смыслят, если не читали ни строчки из Андрича.

* * *

Мой кинематографический отец умер. Это событие стало для меня намного важнее, чем падение Берлинской стены для западной цивилизации, — а ведь объединение Германии означало разрушение Югославии. Смерть Феллини сделала нас, его учеников, сиротами на закате XX века. Эстетика, унаследованная от нашего киноотца, подверглась всевозможным потрясениям. Как научиться жить в мире, где красота, добро и благородство превратились в устаревшие, никому не нужные понятия? Рынок и научная культура начали процесс разрушения идеалов.

* * *

Сенка приспособилась к жизни в нашем маленьком нормандском сообществе. Всю свою жизнь она гордилась тем, что создала собственный домашний очаг, поскольку после свадьбы не жила вместе со своими сестрами, зятьями и родителями в их общем семейном доме. Мисо, Лела и Сенка были у себя дома под нашей крышей, но тем не менее иногда они говорили:

— Как чудесно иметь собственное жилье, свою маленькую свободу!

Поскольку дом — это не просто строение, как думают некоторые. Это не только площадь, состоящая из квадратных метров, как воспринимает дом современная архитектура. Невидимая нить соединяет дом с человеком. Это не имеет физического воплощения, как скорлупа у улитки или моллюска, но домашний очаг, вне всякого сомнения, является неотъемлемой частью человеческого существа. Если человек теряет свой дом и разоряется, его крах измеряется прежде всего потерянным домом. Это подобно гнезду, которое вьют птицы. Когда на ветке или на крыше дома еще нет гнезда, птица держит его образ в голове, точно зная, каким оно будет. Ей не нужно много времени, чтобы построить его. То же самое происходит с людьми, даже с теми, у кого нет шансов когда-либо обрести крышу над головой.

Дома представляют собой самые большие театры жизни: когда-то это были пещеры, сегодня — небоскребы или имения. Там творится история человека, семейная драма, а у бездомных все это происходит в голове.

Нити, связывающие Сенку, Мисо и Делу с их домами, были навсегда разорваны. Они не переставали чувствовать себя изгнанниками, поскольку понимали, что никогда не вернутся в Сараево. Что происходило в их душах, какие бури там бушевали?

В Париже даже простой переезд с одной улицы на другую вызывает у людей сильнейший стресс.

Мисо покинул свой дом лишь с одним блоком сараевских сигарет «Дрина», а Дела едва успела положить свой домашний халат в пластиковый пакет. Между тем, в отличие от других наших родственников, в докторе Леле Кусеч не было ничего от консерватора. Своими манерами она нередко напоминала мне панка конца шестидесятых годов. Когда журналисты спросили ее, смогла бы она снова жить в Сараеве после того, как была разграблена ее квартира в Косеве, она ответила:

— Пусть те, кто не знает этих людей, отправляются туда и живут вместе с ними, это их личное дело!