Эмир Кустурица. Автобиография

* * *

Любовь моей тети Изы к своим родителям, которая выражалась в том, что она писала о них с большой буквы, тронула мою душу, так же как ее стремление установить истину. Неуловимая грань между тем, что произошло на самом деле, и тем, чего не было, породила чудеса. История похищения нашей Матери вовсе не является плодом моего воображения. Ее рассказывал мой дед маленькому мальчику, которым я тогда был, пока Мать готовила нам слоеный пирог. Возможно, он рассказывал ее, чтобы позабавить нас с Матерью? Я не знаю. Она слушала рассказ, приправленный кинематографическими эффектами, такими как пистолеты и прочие аксессуары. Дед развлекал нас, меня и нашу больную Мать. Прочитав письмо моей тети, я сделал вывод, что в загадочной улыбке Матери и взглядах, которые она бросала на Деда, уже тогда скрывалось то, о чем написала мне тетя Иза, но также и радость от того, что эта версия их свадьбы приносила столько удовольствия их внуку.

После ухода из жизни их брата Акифа смерть и похороны стали ежедневной темой разговора двух сестер. Тетя Иза не хотела, чтобы ее кончина застала врасплох ее дочерей, Аиду и Сабину, став дополнительной обузой для их и без того скудного бюджета. Поскольку дядя Акиф был похоронен на участке в Бараме, Иза настаивала на том, чтобы его эксгумировали и на этом месте сделали семейную могилу. Так она избавляла своих детей от расходов на похороны, деля могилу между несколькими членами семьи. Но Дуня Нуманкадич сразу воспротивилась этой идее:

— Никто не посмеет нарушать покой моего отца! Я даже думать об этом не хочу!

В итоге смерть унесла тетю Изу, подтвердив ее опасения.

Накануне войны Сенка, чтобы помочь сестре, оставила ей свою пенсию служащей факультета гражданского строительства. Несмотря на благодарность, тетя Иза не смогла удержаться от комментария:

— Тебе хорошо, твой Эмир может похоронить тебя хоть в золотом гробу. А что будут делать мои бедные дети?

— Ради бога, Иза, они похоронят тебя, как смогут! Нам что, не о чем больше поговорить?

— Сенка, меня охватывает паника, ночью я не могу сомкнуть глаз: я боюсь земляных червей!

— Каких еще червей? — спросила Сенка.

— Они похоронят меня по мусульманскому обычаю, потому что так дешевле! Для меня это неважно, но я не могу спать по ночам при мысли, что меня просто завернут в простыню и мое тело сожрут черви!

В 1996 году, в конце войны, тетя Иза умерла и была захоронена так, как опасалась при своей жизни. Ее дети сделали это вовсе не из плохих побуждений. Просто это было частью их мусульманской веры, подкрепленной войной.

* * *

В отличие от подавляющего большинства членов моей семьи, склонных вести оседлый образ жизни — до такой степени, что их даже настигал осколок снаряда в собственной кровати, — меня не могла догнать ни одна пуля.

Я постоянно мотался между Парижем и Нью-Йорком, последний семестр читал лекции студентам Колумбийского университета и готовил вместе с Душаном Ковацевичем «Андерграунд». Майя преодолевала этот сложный период как настоящая героиня. Она даже сдала экзамен на право вождения, несмотря на то что боялась садиться за руль. Ей удалось победить страх своего отца перед торжественными моментами, который сбросил Мисо с его мотоцикла. Она вела хозяйство, воспитывала Дуню и Стрибора, отвозила их в школу, а Сенку — на сеансы химиотерапии. Я был уверен, что для меня единственным способом противостоять войне было продолжать свою личную борьбу. И в моем случае этой борьбой были съемки фильма. В очередной раз я вспомнил Иво Андрича. Он ведь тоже оказался в стороне от войны. И свои ключевые произведения создал именно в период Второй мировой войны.

* * *

После скандала с «Аризонской мечтой» я стал персоной нон грата для страховых компаний и для «Finance Film». А без них мне не представлялось возможным осуществить ни один кинематографический проект. Поэтому мне требовалось найти продюсера, желательно состоятельного человека, которому не пришлось бы выпрашивать банковские ссуды и кредиты. В то время большинство моих коллег считали, что моей карьере пришел конец, поскольку я не раз покидал съемки и вышел далеко за рамки бюджета. Именно тогда произошел счастливый поворот событий, как это часто случалось в моей жизни. «Бинго!» — сказали бы сегодня. Моим спасителем оказался французский магнат ВТР[100] Франсис Буиг. Несколько лет назад, когда мы еще жили в Нью-Йорке, этот миллиардер уже направлял ко мне Пьера Эдельмана, чтобы довести до моего сведения: самый богатый человек Франции хотел бы финансировать один из моих фильмов. Вместе с женой он смотрел «Время цыган» и вроде бы даже плакал.

— Как вспомню, скольких трудов мне стоило снять этот фильм, у самого слезы наворачиваются! — сказал я Буигу в его парижском особняке, соседствующем с президентским дворцом.

Эдельман неоднократно повторял мне фразу, непривычную для того времени:

— Имей в виду, старик не шутит. Снимай все, что хочешь, и столько времени, сколько потребуется. Он баснословно богат, ему не хватает лишь «Золотой пальмовой ветви» и славы победителя на Каннском фестивале.