Эмир Кустурица. Автобиография

— Великое событие, дорогая Сенка! — ответил Эдо, рыдая еще сильнее.

На Балканах переживания не состоят из одной лишь радости или грусти, все эти эмоции, как правило, перемешаны. Поэтому в нашем драматическом искусстве нет разделения жанров. Здешние люди привыкли к тому, что великие события влекут за собой большие проблемы, и этим объясняется тот факт, что здесь их зачастую предпочитают избегать. Значимые происшествия туманят взор и выводят из равновесия. А поскольку они нарушают привычный образ жизни и, как правило, происходят, когда их не ждешь или не желаешь, чаще всего страдают самые честные и законопослушные граждане. Последовательность не является балканским качеством, все наши ценности и модели поведения привнесены извне. Как с Запада, так и с Востока. И когда наступают неожиданные перемены, нас никто не предупреждает, так что мы выглядим либо идиотами, либо свиньями. На следующий же день мы отказываемся от вчерашних идеалов во имя новых, более возвышенных. Жены отрекаются от своих мужей, поскольку Тито внезапно решает, что Сталин — плохой, несмотря на то что сам привил нам эту любовь. И вот мы умираем с именем Сталина на устах.

Именно это имела в виду моя мать, когда заявляла: «Этот Дапцевич — настоящий мужчина, со своими принципами», хотя она и не любила Сталина. И уважала Тито, несмотря на то что его яростно критиковал мои отец.

* * *

На кладбище Савина нет грязи, как на других боснийских кладбищах. Здесь можно посидеть, полюбоваться морем, вдохнуть аромат сосен, и, отправляясь домой, не придется счищать грязь с ботинок. По дороге, поднимающейся к кладбищу, мы с Сенкой отдыхаем на террасе, глядя на раскинувшееся внизу море. Сенка курит сигареты «Югославия», а я — кубинские сигары. Мы молчим.

— Ну, теперь скажи мне честно, на чьей ты стороне? — снова спрашивает Сенка, с улыбкой на губах. — Правда ли то, что рассказывают соседи?

— Мне бы очень хотелось быть на чьей-либо стороне. Я был бы даже готов умереть за кого-нибудь, как твой Дапцевич за Сталина.

— Это вовсе не мой Дапцевич. Он просто достоин уважения.

— Я имел в виду… чтобы после моей смерти обо мне тоже могли бы сказать: «Настоящий мужчина».

— Почему? Ведь ты не идиот?!

— Но, дорогая моя Сенка, этого недостаточно. Я хотел бы запечатлеть образ своего героя подобно тому, как Марадона вытатуировал на себе портрет Фиделя Кастро.

— Не рассказывай мне сказок! На чьей ты стороне? Соседки говорят мне: «Твой Эмир — человек Милошевича». Это так?

— Ты хочешь, чтобы я был искренним?

— Конечно хочу!

— Сенка моя, я мог бы тебя порадовать, да и себя тоже, ответив тебе «да». Когда он пришел к власти, я не сразу догадался о разделе мира.

— Как это? — спрашивает мать.

— Я сел в галошу, поскольку поверил в сказку о справедливости, тогда как на самом деле Запад уже начал завоевывать Восток. Что было вовсе не новостью, поскольку Восточная Европа никогда не покоряла Запад.

— Зачем ты об этом говорил? Ты мог просто молчать.

— Потому что я — идиот.

Сенка засмеялась.

— Политический? — спросила она.

— Именно.

— Господи, Эмир, а я-то считала тебя умным!

— Но я ведь не стал делать татуировку на плече, как Марадона. Потом на сцену вышла его жена, и у многих людей открылись глаза, когда он вернулся из Дейтона, изображая из себя обычного гражданина. Он во всеуслышание заявил, что открыл для себя фирму «Timberland» и решил купить своему сыну нормальные ботинки!

* * *

Когда мы подходим к могиле моего отца, то обнаруживаем букет ирисов возле стелы.

— Ну что за идиот это делает?! Узнать бы кто это, руки бы ему поотрывала!

Она ставит цветы около портрета моего отца, вразвалочку идет к колонке, набирает воды и возвращается. И мы оба принимаемся наводить чистоту на могиле Мурата. Мы чистим камень щетками. А я, сам не знаю почему, вспоминаю, как Сенка терла мне спину кухонным мылом. Перед моим первым походом в школу, но также всякий раз, когда я возвращался с футбола.

Когда гранитный камень могилы моего отца начинает блестеть как зеркало, Сенка идет за своими сигаретами. Начинается наш привычный ритуал: Сенка закуривает сигарету, передает ее мне, и я кладу ее на край могилы. Чтобы Мурат покурил вместе с нами. Пока тлеет сигарета, мы молчим: мы ждем, когда пепел сигареты моего отца отделится от фильтра, и только после этого покидаем кладбище Савина. Я думаю о преимуществах моря. Да здравствует Средиземное море! Не нужно чистить ботинки: грязи на них нет. Подойдя к базарной площади, мы с Сенкой расстаемся на верхних ступеньках лестницы.

— Я пойду домой пешком, вдоль моря, — говорит она мне, — а ты, если вернешься поздно, возьми ключ, вдруг я уже буду спать.