Эмиссары любви. Новые Дети говорят с миром

В доме, где я жил и работал, — мы дали ему название Каса Де Паз, «Дом Мира», — работа кипела денно и нощно. Большая редкость, когда кто-то из нашей маленькой общины — а всего нас было пять человек — мог остаться наедине, в том числе и наедине со своими мыслями. Шерон жила в трейлере, припаркованном на обочине, — трейлер был еще одно из ее «пенсионерских увлечений», Джоан и Дрейтон обосновались вдвоем в спальне, а у Стефани была комната в задней части дома рядом с моей собственной.

Пожалуй, это был один из самых просторных и симпатичных домов в Джошуа-Три, крохотном городке, стоявшем у границы Национального парка Джошуа-Три, самого сердца Калифорнийской пустыни, минутах в сорока езды от Палм-Спрингс. Я переехал сюда примерно года полтора назад, главным образом чтобы почаще видеться с Джоан, с которой мы дружили, а еще совместно мы затеяли маленький интересный бизнес, хотя бизнесом это можно было назвать с большой натяжкой.

Со всего света ко мне поступали просьбы разработать учебный интернет-курс на основе тех уроков, которые я получил от Эмиссаров Света в горах Боснии, чтобы с этим материалом можно было знакомиться более углубленно. Мы создали такую интернет-студию, скорее даже онлайновую общину, «Общину Возлюбленных», так мы назвали ее, и к тому времени, когда я встретил Марко, она уже насчитывала более шестисот членов. Что же касается обитателей нашего дома, то для них это была еще и постоянная работа. Так что не удивительно, что вскоре все порядком устали оттого, что я вечно лезу к ним со своими опытами.

Сейчас мне не так просто вспомнить эти самые первые дни, хотя прошло всего несколько месяцев, как я сел писать эту книгу. Я словно нырнул в безбрежный океан, чистый и настолько прекрасный, что свои теперешние ощущения мне даже не с чем было сравнивать. Прежде ничего такого просто не было в моей жизни. Единственное, чего мне хотелось теперь, — исследовать эту новую необъятность и поскорей увидеть, что еще она для меня приготовила. С каждым новым опытом, который я проделывал, этот дар, казалось, все глубже укоренялся во мне. Может, именно это и хотел открыть для меня Марко? Ведь говорил же он, что не пробовал делать этого раньше, но ведь сделал, просто коснувшись моего указательного пальца своим. Он не знал, получится у него или нет, — и получилось, бесспорно получилось. Пока доказательством этому были погнутые ложки в мусорном ведре, но я чувствовал, что должно, должно быть и что-то большее. Мне оставалось лишь догадываться, к какой цели меня это все приведет.

Я просто места себе не находил от желания найти этого мальчишку. Я обзвонил всех, кого только мог вспомнить, — тех, кто был тогда на вечернем выступлении, где мы встретились, да и вообще всех, кто жил сколько-нибудь близко к району Залива. Но никто не то что не знал, кто такой Марко, даже не мог вспомнить, чтобы на вечере был какой-то ребенок. Про болгарских мальчишек, которые вот так вот запросто подходят к людям, впрыгивают к ним в жизнь, и потом в этой самой жизни все становится вверх тормашками, никто слыхом не слыхивал. Но, в конце концов, стоит ли полагаться на их слова? Ведь Марко — это не сон или привидение. Это был настоящий, взаправдашний мальчишка, которого мне случилось видеть и даже, можно сказать, трогать руками. Пока мы с ним разговаривали — а это продолжалось, должно быть, никак не меньше десяти минут, — вокруг нас было полно народу. Получается, что или все в комнате, кроме меня, были слепы, или случилось что-то такое, чего объяснить не мог никто.

Впрочем, я и не искал никаких объяснений. Подобного удовольствия я не испытывал, наверное, со школы, когда показывал фокусы своим друзьям. Есть что-то непередаваемое в ощущении, когда тебе известно нечто такое, чего кроме тебя никто не знает, или когда ты умеешь то, что всем остальным кажется фантастикой. Единственная разница, что в школе были все-таки фокусы, а теперь все было по-настоящему.

Первое правило настоящего фокусника — никому не рассказывать, как получается этот самый фокус. Но тогда, в школе, при желании я мог бы сразу объяснить всем и каждому, как я это делаю. Конечно, тогда фокус был бы не фокус и удовольствие было бы не то. Это только кажется, что всем хочется узнать, как все получается. На самом деле зрители меньше всего хотят, чтобы кто-то просто так взял и открыл им изнанку. Но теперь — теперь все было по-другому, потому что я и сам не мог пояснить, даже если бы захотел, как у меня это выходит. Я не знал, как белый кролик оказывался в моей шляпе, и в рукаве у меня тоже ничего спрятано не было. Это был не фокус, не «волшебный трюк», а что-то неподдельное, очень и очень реальное.