Эмоциональность. Как чувства формируют мышление

Теория системы вознаграждения гораздо лучше обосновывала мотивацию, нежели старая теория влечений. Однако некоторые исследователи – особенно те, кто изучал зависимости, – по-прежнему натыкались на вопросы, которые новая теория оставляла без ответа. Например, некоторые наркозависимые продолжали употреблять наркотики, хотя сами утверждали, что воздействие этих веществ им больше не нравится. Что же их мотивирует? Никто не понимал. Однако никто не сомневался и в теории вознаграждения, пока некий ученый-одиночка, обремененный экспериментом, с которым он никак не мог сладить, вдруг осознал, что загвоздка – не в применяемом лабораторном методе. Загвоздка в теории, на которую опирались его экспериментальные процедуры. И вот так началась следующая революция в нашем понимании того, как устроены системы вознаграждения у животных. Этот ученый осознал: степень удовольствия, которое мы переживаем, – только полдела.

«Хочу» и «Нравится»

Новая революция в понимании системы вознаграждения подарила психологам новое понимание связи между нашими удовольствиями и желаниями. Изначально было понятно, что человек способен отказаться от чего-то, что ему нравится, поскольку знает, что желанное вредно для здоровья или оценивается как безнравственное. Это пример того, как мы управляем собственным поведением, применяя сознательную волю. Но это не значит, что, если оставить за скобками здоровье или нравственность, нам не нравится то, чего мы себя лишаем. Отказаться от шоколадного пирога ради того, чтобы втискиваться в штаны, не означает, что к шоколаду у нас нет вожделения, а означает лишь способность превзойти это вожделение, и психологи всегда считали, что наше умение откладывать приятный опыт или отказываться от него не отменяет того, что мы этого опыта желаем. То, что мы хотим того, что нам нравится, и нам нравится то, что мы желаем, казалось аксиомой. На принятие того, что на самом-то деле это не так, ушло почти тридцать лет.

Первый шаг к этому пониманию был сделан незадолго до Рождества 1986 года, когда Кенту Берриджу, в ту пору молодому доценту в Университете Мичигана, позвонил Рой Уайз. В предыдущее десятилетие Уайз совершил научный прорыв, разобравшись в том, какую роль в системе вознаграждения играет дофамин, и проделав экспериментальную работу, благодаря которой дофамин оказался в новостях – его прозвали «молекулой удовольствия»[146]. Уайз хотел объединить с Берриджем усилия, поскольку тот был специалистом в толковании мимики у крыс. Пристально вглядываясь крысе в мордочку, Берридж был способен различить эмоции в диапазоне от удовольствия до отвращения. Странный это навык, однако Уайз замыслил эксперимент, связанный с удовольствием, а вокруг не слишком много кто умел распознавать по крысиной морде, получает ли этот грызун удовольствие, – да и не слишком много кто желал этим заниматься. А вот Берридж написал на эту тему справочное пособие – двадцатипятистраничный обзор, процитированный в научных журналах более пятисот раз[147].

Мозг крысы, пусть базово устроенный похоже на человеческий, гораздо проще; проще и крысиная психология. Для крысы любая клетка, где наливают подслащенную воду, – трехзвездочный мишленовский ресторан. Уайз рассудил, что, если дофамин действительно молекула удовольствия, то, помешав его действию, можно приравнять приятность подслащенной воды к таковой от, скажем, мокрых опилок. Он решил ввести крысам вещество, блокирующее этот нейромедиатор, и сравнить реакции крыс на лакомство до и после введения блокатора дофамина.

Уайз ожидал, что до введения блокатора крысы, высунув язычки, станут облизывать губы от удовольствия – такая у них привычка. После того, как ввели блокатор, реакция удовольствия должна сделаться слабее, рассудил Уайз. Но как определить это изменение количественно? Вот тут-то и понадобился навык Берриджа: частота облизывания губ – показатель удовольствия у крыс, его можно измерить специальным прибором под названием «облизометр». Берридж, восхищавшийся «красотой» работы Уайза, воодушевленно согласился объединить усилия со знаменитым ученым.

Эксперимент провалился. Мордочки у крыс выражали одну и ту же степень удовольствия и до, и после блокировки дофамина. Будь это голливудский фильм, в тот вечер Берридж приехал бы домой безутешный, уставился бы в камин и тут с ним бы случилось разом все объясняющее яркое прозрение. На самом же деле ученые к своему провалу отнеслись не чересчур серьезно. «Иногда ставишь эксперимент, а он попросту не получается», – сказал Берридж. Пробуешь заново. Берридж и попробовал. Но в реакциях крыс по-прежнему не было никакой разницы.