Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Раш был не единственным энтузиастом. Хотя Вашингтон не верил, что народ Соединенных Штатов стал нацией, и даже считал, что он далек от этого, он отказался от своего прежнего пессимизма и с нетерпением ждал лучших дней, потакая "увлекательной, возможно, восторженной идее, что, поскольку мир гораздо менее варварский, чем раньше, его улучшение должно быть прогрессивным". Повсюду американцы видели, что их "восходящая империя" наконец-то исполняет обещания Просвещения.88

Восстание североамериканских колоний произошло в благоприятный момент в истории Запада, когда по обе стороны Атлантики витали надежды на либеральные и благожелательные реформы и переделку мира заново. То, что Американская революция произошла в самый разгар того, что позже стали называть Просвещением, сыграло решающую роль: это совпадение превратило то, что в противном случае могло быть простым колониальным восстанием, во всемирно-историческое событие, обещавшее, как отмечали Ричард Прайс и другие зарубежные либералы, новое будущее не только для американцев, но и для всего человечества.

Заселение Америки, заявил Джон Адамс в 1765 году, стало "открытием грандиозной сцены и замыслом Провидения по просвещению невежд и освобождению рабской части человечества на всей земле".89 Революция стала кульминацией этой грандиозной исторической драмы. Просвещение распространялось повсюду в западном мире, но нигде так, как в Америке. После полного разрыва с Великобританией и ратификации Конституции многие американцы считали, что Соединенные Штаты, как сказал Конгресс президенту в 1796 году, стали "самой свободной и просвещенной" нацией в мире.90

Жители этих туманных провинций, "еще недавно", по признанию Сэмюэла Брайана из Пенсильвании, "представлявших собой суровую дикую местность и обиталище дикарей и диких зверей", утверждали, что являются самой просвещенной нацией на земле и "достигли такой степени совершенствования и величия... которой история не знает аналогов", что это выглядело неправдоподобно.91 У американцев не было ни изысканной придворной жизни, ни великолепных городов, ни больших концертных залов, ни роскошных гостиных, да и об изобразительном искусстве говорить особо не приходилось. Действительно, на протяжении первой половины XVIII века большинство американских колонистов были подавлены всепроникающим чувством своей культурной неполноценности. Когда они сталкивались с контрастом между достижениями столичной Англии и их провинциальных обществ, они испытывали лишь благоговейный трепет и умиление. Американские путешественники в Англии были постоянно поражены размахом и величием английской социальной и культурной жизни, Лондоном с его волнениями и социальной сложностью, его зданиями, его искусством, его экстравагантностью и роскошью.

Однако к 1789 году колониальное чувство неполноценности в значительной степени исчезло. Революция стала таким волнующим психологическим событием именно потому, что позволила американцам трансформировать чувство культурной неполноценности в чувство превосходства. Американцы отбросили "предрассудки" Старого Света и приняли новые либеральные, просвещенные и рациональные идеи, говорил Томас Пейн. "Мы видим другими глазами, слышим другими ушами и думаем другими мыслями, чем те, которыми мы пользовались раньше". Невежество было изгнано и не могло вернуться. "Ум, однажды просветленный, не может снова стать темным".92

Многие из тех неясностей, которые колониальные американцы испытывали по поводу сельского и провинциального характера своего общества, теперь прояснились. То, что некоторые считали грубостью и ограниченностью американской жизни, теперь можно было рассматривать как преимущества республиканского правительства. Независимых американских фермеров больше не нужно было рассматривать как примитивных людей, живущих на краю западной цивилизации и погрязших в глубинах истории. Отнюдь не оставаясь на периферии исторического процесса, они теперь видели себя внезапно брошенными в его центр, ведущими мир к новой эре республиканской свободы. Они покажут путь к избавлению общества от суеверий и варварства и нежно свяжут воедино все части земного шара через благожелательность и торговлю. "В истории человечества, - заявил Джон Уинтроп из Массачусетса в 1788 году, - не найдется ни одного примера быстрого роста территории, численности , искусства и торговли, который мог бы сравниться с нашей страной".93

И все же, несмотря на ратификацию Конституции, большинство американцев понимали, что они еще не являются нацией, по крайней мере, в европейском понимании этого термина. В конце Декларации независимости члены Континентального конгресса смогли лишь "взаимно пообещать друг другу наши жизни, наше состояние и нашу священную честь". В 1776 году у них не было ничего, кроме самих себя, чему они могли бы посвятить себя - ни родины, ни отечества, ни нации.