Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Во втором десятилетии XIX века писатель Вашингтон Ирвинг остро ощутил, что его родная страна уже не та, что была всего лишь поколение назад. Ирвингу были присущи консервативные и ностальгические чувства, и он попытался выразить свое изумление по поводу произошедших в Америке перемен, написав рассказ "Рип Ван Винкль". По замыслу Ирвинга, его герой Рип пробудился от сна, который начался еще до революции и длился двадцать лет. Когда Рип вошел в свою старую деревню, он сразу же почувствовал себя потерянным. Здания, лица, имена - все было чужим и непонятным. "Сама деревня изменилась - она стала больше и многолюднее", а безделье, за исключением пожилых людей, больше не допускалось. "Казалось, изменился сам характер людей. Вместо привычной флегмы и дремотного спокойствия в них чувствовалась оживленность, суета и споры", - ужасающая ситуация для Рипа, который испытывал "непреодолимое отвращение ко всем видам прибыльного труда". Даже язык был странным - "права граждан, выборы, члены Конгресса, свобода... и другие слова, которые были совершенным вавилонским жаргоном для недоумевающего Ван Винкля". Когда люди спрашивали его, "на чьей стороне он голосует" и "кто он - федерал или демократ", Рип мог только смотреть "в пустоту идиотизма".1

"Рип Ван Винкль" стал самым популярным из многочисленных рассказов Ирвинга, поскольку американцы начала девятнадцатого века могли оценить недоумение Рипа. Хотя внешне политическое руководство страны казалось прежним - на вывеске деревенского трактира лицо Джорджа Вашингтона сменилось лицом Георга III, - под поверхностью Рип, как и большинство американцев, понимал, что "все изменилось". За несколько десятилетий американцы пережили удивительную трансформацию своего общества и культуры, и, подобно Рипу и его создателю, многие задавались вопросом, что произошло и кем они на самом деле являются.2

До революции 1776 года Америка представляла собой всего лишь набор разрозненных британских колоний, насчитывавших около двух миллионов подданных, ютившихся вдоль узкой полоски атлантического побережья - европейского форпоста, культурным центром которого по-прежнему оставался Лондон, столичный центр империи. После войны 1812 года с Великобританией, которую часто называют Второй американской революцией, эти незначительные провинции превратились в единую гигантскую континентальную республику с почти десятью миллионами граждан, многие из которых уже переселились в земли за Аппалачскими горами. Культурный фокус этой огромной экспансивной нации больше не находился за границей, а был направлен вовнутрь, на свои собственные безграничные возможности.

К 1815 году американцы пережили трансформацию в отношениях друг с другом и в восприятии себя и окружающего мира. И эта трансформация произошла до индустриализации, до урбанизации, до железных дорог и до любого из технологических прорывов, которые обычно ассоциируются с современными социальными изменениями. За десятилетия после революции Америка изменилась так сильно и так быстро, что американцы не только привыкли к переменам, но и стали ожидать их и ценить.

Население резко росло, удваиваясь каждые двадцать лет или около того, как это происходило на протяжении нескольких поколений, что более чем в два раза превышало темпы роста любой европейской страны. И люди перемещались, как никогда раньше. Американцы расселялись по половине континента с поразительной скоростью. С 1790 по 1820 год население Нью-Йорка увеличилось в четыре раза, Кентукки - почти в восемь раз. За одно десятилетие Огайо из практически дикой местности (если, конечно, не считать присутствия местных индейцев, которых белые американцы почти не признавали) превратился в более густонаселенное место, чем большинство столетних колоний на момент Революции. За одно поколение американцы заняли больше территории, чем за все 150 лет колониального периода, и при этом убили или вытеснили десятки тысяч индейцев.

Хотя большинство американцев в 1815 году оставались фермерами, живущими в сельской местности, они стали, особенно на Севере, одним из самых высококоммерциализированных народов в мире. Они были заняты покупкой и продажей не только с остальным миром, но и все больше друг с другом, каждый, казалось, пытался реализовать то, что, по словам Niles' Weekly Register, было "почти всеобщим стремлением продвинуться вперед".3 Нигде в западном мире бизнес и работа на прибыль не были так восхваляемы и почитаемы.

Это торжество труда делало все более и более аномальным существование свободной рабовладельческой аристократии на Юге. Рабство было широко осуждено, но оно не умерло в новых Соединенных Штатах; более того, оно процветало - но только на Юге. Оно распространилось по всей южной половине страны, и по мере того, как оно исчезало на Севере, оно все глубже укоренялось в экономике Юга. Во многих отношениях - в социальном, культурном и политическом - Юг стал воспринимать себя как осажденное меньшинство в бурлящей нации.