Empire of Liberty: A History of the Early Republic, 1789-1815

Оказавшись под угрозой мощных американских морских эскадр, Тунис и Триполи вскоре последовали алжирскому примеру. Американцы потребовали освободить не только своих пленных, но и пленных других стран. "Видеть, как звезды и полосы протягивают руку возмездия варварам и спасают от рабства несчастных, даже из далеких, но дружественных европейских стран", - с гордостью писал американский наблюдатель на месте событий, а также американцы на родине. Покончив с барбарийской практикой дани и выкупа, американцы совершили то, чего не хотела или не могла совершить ни одна европейская нация. Джон Куинси Адамс, находясь на новом посту в Лондоне в качестве министра Великобритании, считал, что "военно-морская кампания Америки в Средиземном море была, пожалуй, столь же великолепной, как и все, что происходило в нашей летописи за все время существования нации".75

Поэтому неудивительно, что американцы пришли к убеждению, что Гентский договор с Великобританией был написан на их условиях. Хотя договор, казалось бы, не решал ни одного из вопросов, вызвавших войну 1812 года, на самом деле он решал все. Правда, в договоре ни разу не упоминались вопросы импринтинга и прав нейтралитета, которые были основными причинами войны, но это не имело значения. Дело было не только в том, что окончание европейской войны сделало спорными вопросы о правах нейтралитета; гораздо важнее было то, что результаты войны подтвердили то, что эти вопросы стали символизировать - независимость и суверенитет нации. Как заявил во время войны президент Мэдисон, отказ от войны объявил бы всему миру, что "американцы - не независимый народ, а колонисты и вассалы".76 Самое важное, что война закончилась, не поставив под серьезную угрозу великий революционный эксперимент по созданию ограниченного республиканского правительства.

Президент Мэдисон понимал это с самого начала и вел себя соответствующим образом. Незадолго до начала войны, отмечает Ричард Раш, Мэдисон предположил, что "разница между нашим правительством и другими, к счастью, заключается в следующем: здесь правительство выполняет тревожную и трудную задачу, а народ стоит спокойно - не давит, не гонит, ... тогда как в других местах правительству легко, а народ [вынужден] терпеть и делать все, как диктуют амбиции, воля или любой непосредственный импульс". По словам Раша, Мэдисон не был похож на других людей; его ум был "плодороден и глубок для такого рода размышлений".77

К ужасу как друзей, так и врагов, Мэдисон сохранял удивительное спокойствие во время катастрофических событий войны. Лучше допустить вторжение в страну и сожжение столицы, чем укреплять государственную власть на европейский монархический манер. Это была республиканская война, которую Мэдисон стремился вести по-республикански. Даже во время войны президент продолжал призывать к эмбарго как к лучшему средству борьбы с ней. Как заметил его секретарь военно-морского флота Уильям Джонс, республиканские принципы Мэдисона были источником его кажущейся слабости в руководстве. "Президент, - заметил Джонс в 1814 году, - добродетелен, способен и патриотичен, но... ему трудно приспособить к кризису некоторые из тех политических аксиом, которым он так долго потакал, потому что они имеют основание в добродетели, но которые в силу порочности времени и крайней необходимости требуют некоторого смягчения".78

Мэдисон сопротивлялся этому ослаблению республиканских политических аксиом. Он знал, что республиканский лидер не должен становиться Наполеоном или даже Гамильтоном. Хотя он и пытался руководить Конгрессом, он не требовал от него ничего, и он не использовал патронаж исполнительной власти, чтобы завоевать влияние. Не имея прецедентов военного времени, которыми он мог бы руководствоваться, он сознательно принял административную неразбериху и неэффективность, военные неудачи и оппозицию со стороны федералистов и даже некоторых членов своей собственной партии, будучи уверенным, что в республике сильное исполнительное руководство может лишь поставить под угрозу принципы, за которые велась война.79

Как заявил город Вашингтон в официальном послании президенту, меч войны обычно использовался в ущерб "гражданской или политической свободе". Но с президентом Мэдисоном в войне против Британии дело обстояло иначе. Президент не только сдерживал меч "в должных пределах", но и руководил "вооруженными силами в пятьдесят тысяч человек, которым ежегодно выделялись многие миллионы, не нарушая ни одного политического, гражданского или религиозного права". Как отметил один из его почитателей, Мэдисон противостоял как могущественному внешнему врагу, так и широко распространенной внутренней оппозиции "без единого суда за измену или даже без единого преследования за клевету".80