Эмпузион

Войничу импонировал саркастический юмор Тило, его увлекала постоянная переменчивость его настроений. Тило, казалось, находился в великолепной форме, возможно, потому, что было сухо и тепло. Ошеломляюще пахли листья, отовсюду доходил запах елок, смолы хвойных деревьев, что всегда напоминало Войничу про самые счастливые мгновения всех праздников Рождества в его жизни. Как раз об этом они и разговаривали, только Тило не разделял энтузиазма Мечислава в отношении празднования Рождества. У него в доме это всегда был период нашествия членов семьи, плохого самочувствия матери и постоянного присутствия отчима в доме – что было весьма трудно выносить. Отчим по вечерам напивался дпьяна и лез ко всем с претензиями. Иногда он заставлял Тило приходить к нему в пижаме и опрашивал его по истории, либо же приказывал стоять по стойке "смирно", что называлось: "он делает из него мужчину". Мать никогда не умела заступиться за сына. В мать она вновь превращалась, когда отчиму было нужно куда-нибуь выехать, а происходило это довольно часто. Тогда-то они вступали во взаимный договор, что не станут мешать друг другу, проводя совместно лишь вечера после целого дня занятий собственными делами. Мать относилась к Тило как к коллеге, старому приятелю детства, который каким-то чудом очутился сейчас у нее в доме. После знакомства с отцом Тило она отказалась от актерской карьеры. После его смерти, когда Тило еще был маленьким, какой-то приятель уговорил ее попробовать морфий. Теперь она принимала наркотик регулярно. Тило рассказывал об этом без какого-либо сожаления.

- Я понимаю тебя, - сказал Войнич и положил кисть в перчатке на кисть Тило, тоже в перчатке.

- Ты такое странное существо, совершенно ни о чем не догадывающееся, невинное… - Тило с интересом поглядел на Мечислава. – Даже и не знаю, кто ты такой. Откуда ты взялся?

- Из Львова. Нас разводят в теплицах, - пошутил Войнич, а Тило долго и от всего сердца смеялся.

Повозка проехала через деревню и, наконец, остановилась перед воротами в храм, за которым находилось кладбище. Отсюда расстилался вид на волнистое, прекрасное и наполненное радостью плоскогорье. Где-то низу находился Вальденбург.

На растянутых между каменными надгробиями паутинах висели капельки воды; воздух принял цвет токая, которым они вчера лакомились, и на вкус он был таким же – живительным. Тило шел первым, медленно, опираясь на старомодную трость. Они прошли мимо свежей могилы супруги Опитца, а потом с главной аллейки сошли на траву, которая до сих пор была острой и упругой, словно бы и не ожидала близящейся зимы. Тило часто останавливался и тяжело дышал, при этом поглядывая на Войнича с извинениями.

Они остановились перед небольшим кладбищенским кварталом в самом дальнем углу, практически на склоне. Это была самая старая часть кладбища. Могилы были распланированы так же, как и везде, ровными рядами, только порядок, похоже, довольно быстро вышел из-под контроля, так что теперь здесь существовало много резко закрученных тропок или тупиков, у надгробий было мало чего стилистически общего. Одни были менее, другие более богатыми, встречались надгробья, которые тянулись к небу, а были и приземистые, на некоторых были кресты, а другие памятники давали понять, что лежащие под ними покойники были издалека, и что они не дадут так быстро подчиниться обязательным здесь кладбищенским правилам. Тило уверенным шагом провел Войнича к задним воротам, туда, где за стеной расстилались порыжевшие горные луга.

Войнич вопросительно поглядел на товарища.

- Присмотрись к этим могилам. И научись, наконец-то видеть, - уговаривал Тило.

Ну ладно – Войнич прошел среди могил, и первое, что он увидел, это, естественно, фамилии, которые не очень-то отличались от тех, что находились в главной части кладбища: Фишер, Опитц, Клюге, Тильх, одни мужчины, чаще всего, молодые; Войнич про себя считал разницу между датами рождения и смерти, и у него ни разу не выходило больше сорока лет. Мечислав вопросительно глянул на Тило и вновь на надгробия. Имя, фамилия, даты рождения и смерти. А чаще всего – только смерти. И еще кое-что. В месте под фамилией и датами всегда помещают какие-нибудь слова: выражения печали или сожаления, призывы, цитаты… А здесь – нет. На всех этих надгробиях было только лишь несколько маленьких буквочек, складывающихся в надпись, практически невидимую: "Wehmir, o weh!". Мечислав не знал, что она означает. Он считал, что имеет право не знать этих слов по-немецки, ведь на уроках редко когда изучают кладбищенские надписи[13]. У него была какая-то неясная ассоциация со стихами, только не знал, что бы это могло быть. Фраза из какой-то баллады? Они дошли уже до конца, до кладбищенской стены, где вздымался более крупный и богатый памятник с бросающейся в глаза, довольно-таки свежей надписью: "Рудольф Опитц, 1889 – 1908".

- Брат, - прокомментировал Тило. – Девятнадцатилетний.

Тило повернулся и направился к выходу. Войнич бросил последний взгляд на каменные надгробия.

Rudolf Opitz

21 Sep.1889 11 Nov.1908