Эндерби снаружи

Выше на холме белая скученная медина, следившая некогда за вторжением с моря. Кровь, содомия, коранический скрежет зубовный при взмахе кривой турецкой сабли. Теперь оштукатуренный симпатичный обман для заезжего художника. Ослы, пальмы, время от времени наглый «кадиллак» с ухмыляющимся юным богатым мавром в темных очках. И желчное море. Вокруг, слава Аллаху, мало полиции, которая, в любом случае, не особенно пристает к нищим.

— Дай ему что-нибудь, Джордж, поскорее. Несчастный старик.

Плебей-турист в рубашке с открытым воротом и в городском двубортном костюме вручил Эндерби чуть-чуть звякнувшие сантимы. Жена его, приобретавшая рачью окраску, весьма распространенную в Блэкпуле, жалостливо улыбнулась. Эндерби поклонился, аллахнул. Поистине удивительно, сколько в этой игре получаешь, — полны? пригоршни звяканья, в сумме нередко значительно превышающие дирхем, рваные грязные бумажки, возможно, по мнению жертвователей, разносчики чумы; абсурдная щедрость пьяных отдыхающих. Если не на сон, то на еду отлично хватает. Арабский хлеб с дынно-имбирным конфитюром, юммиюм кускус (лучше, чем с Изи Уокером), куски курицы с шафраном, тонкие ломти телятины в тминном соусе, — все это в тихом, жужжащем мухами заведении рядом с маленьким рынком — суком или сокко, — где имеется, больше того, западный ватерклозет вместо опасной доски с дырами, над которыми надо корячиться. Он еще пил большое количество мятного чая, полезного для желудка.

— Pauvre petit bonhomme. Georges, donne-lui quelquechose[120].

Жить можно. Для занятий есть тщательно разработанный, хоть и не на бумаге (в тюрьме будет бумага), план сонета, посвященного отношениям Века Разума с так называемым Неоромантизмом:

Август на гинее при полном параде в прострации
Солнце плохо прописано, но любой просочившийся сквозь стекло
Луч представляет собою колонну:
классическое ремесло
Не жалует дугу и арку. Для циркуляции
(Крови, идей) нужны трубы, а трубы имеют прямую конфигурацию,
Словно батоны, подаренные Церерой,
которой смешно…

Сложная, в высшей степени требовательная форма. Наркоманам из Псиной Тошниловки вообще беспокоиться не о чем: в свободно распахнутом потоке подсознания никаких октав и секстетов. Конечно, куча чертовой белиберды, однако от новых сомнений в себе не отделаться. Что касается чтения, можно робко заглядывать краешком глаза в заграничные газеты, оставленные на столиках в открытых кафе: кажется, ничего нету про Йода Крузи.

И тут он услышал за «Рифом» тех самых мужчин, громко толкующих про кого-то, кем мог быть один Уопеншо. Привратник коммерческого заведения «Турецкие сласти» свистал для них такси со стоянки напротив «Мирамара». Тем временем мужчина с торчавшим пузом, на котором без ремня держались длинные шорты, сказал другому (оба с выскобленными, как бы выбритыми пальцами-лопатками):

— Сердце. Позволил себе из-за чего-то расстроиться.

А когда они садились в свое petit taxi, taxi chico[121], другой, постарше, но тонкий и прочный, как хирургический инструмент, сказал:

— И проваливай, пойди побрейся, — вручив Эндерби монетку в пятьдесят сантимов.

— Аллах.

Возмездие, справедливость: вот что это такое. Послужит Уопеншо хорошим уроком. Он усмехнулся, а потом увидел отражение своей усмешки в стеклянных дверях «Рифа», в спине толстой женщины в черном комбинезоне, временно составлявшей тыльную часть зеркала. Вид вполне жуткий — беззубая, лишенная всяких рамок физиономия выглядывает из пещеры капуцинского капюшона. Седых усов не видно, но можно пощупать: шррр-шррр. Эндерби в ужасе ухмылялся.

Тут с громким выговором подошел другой нищий, крепкий, настоящий. Он сидел у входа в гараж при отеле, и теперь, завидев ухмылку, поднялся с упреком на недостаточно серьезное отношение к делу. Он был темней Эндерби, скорее бербер, с полным набором зубов. С отвращением заскрежетал ими, толкнул Эндерби в грудь.

— Руки прочь, — крикнул тот, и приезжий в костюме с Палм-Бич с изумлением оглянулся на британский акцент. — Проваливай, — добавил Эндерби, готовясь дать ответный толчок. Только осторожнее, осторожнее; допустимо лишь респектабельное нищенство: может явиться сообразительная полиция. Потом стало ясно, в чем проблема: борьба за место.

— Иблис, — мягко обругал Эндерби коллегу или соперника. — Шайтан. Африт[122]. — Эти слова он выучил у Али Фатхи. А когда подлинный нищий принялся обзывать его не столь теологическими понятиями, довольно резво перешел через дорогу. В любом случае, может быть, надо чаще рыскать по берегу, особенно в сегменте близ «Акантиладо Верде», пусть даже там очень много раздетых, закрывших одежду в кабинках, которые лишь усмехаются добродушно (гораздо приятней, чем Эндерби), показывают пустые ладони, да, когда речь идет о мужчинах, полные одних волос подмышки.