Эндерби снаружи

— Бренди. Инсульт мозга. Бедный Дилан. Сделайте милость, убейте меня, черт возьми.

Эндерби снова наполнил миску со вздохом. Вошел с плачем Антонио, трогая струны.

— Пой, чтоб тебя разразило, — велел Роуклифф, прыская коньяком, запах которого быстро одолевал его собственный.

Шмыгая слезами, Антонио сел в берберское седло, провел большим пальцем с нижнего ми до верхнего. Гитара совсем старая; Эндерби видел потертость от барабанивших в андалузском стиле по корпусу пальцев. Антонио взял дрожащий мажорный аккорд, как бы утверждающий жизнь вместе с запахом коньяка (солнце, сапатеадос[142], смерть среди белого дня). И гнусаво запел:

Он зказал: «Неузели вам нузен трухой,
Мозет, мне лудше уити дог да».
Она не зглянула, не зтала кивать холовой,
Не зказала ни нед, ни да.

— Во всех антологиях, — крикнул Роуклифф, потом начал кашлять и кашлять. Антонио не стал продолжать. — Заткни его, смерть, в свою чертову задницу, — послабей сказал Роуклифф, когда муки стихли. — Exegi monumentum[143]. А вы, Эндерби? — Голос его так ослаб, что Эндерби пришлось наклонить ухо. — Лучше быть автором одного стиха, старина. А потом она меня бросила. Открыла творческие небеса и закрыла. Ладно, Антонио. Позже, позже. Muchas gracias. — Антонио высморкался в поварской фартук. — Почитайте мне что-то свое, Эндерби. Вон где-то там ваши тощие томики. Я в конце концов купил ваши книги. Самое меньшее, что мог сделать. Не так уж я плох.

— Ну, собственно, вряд ли… Я имею в виду…

— Что-нибудь подходящее. Об умирающем или умершем.

Эндерби мрачно ощупал свой левый пиджачный карман. Сунул глубже украденный ужас.

— Я, — сказал он, — и без ваших полок могу.

Впрочем, вот, наконец, — сердце, как бы притворно хромая, запрыгало, — шанс проверить. Тетушка Веста. Он шагнул через спрятанные ноги Роуклиффа к стенке с книгами. Куча дешевой белиберды: «Бамбой», «Забавы мистера Веста», «Бичеватель». Показался по размеру и форме экземпляр своего сборника «Рыбы и герои», но это оказался небольшой альбом глянцевых фотографий: трудолюбивые мужчины и мальчики с идиотскими глазами. Но вот другой том, который сурово разбранили критики: «Круговая павана». Эндерби листал и листал страницы. Их было немного. И вот.

— Хорошо, — сказал он.

Роуклифф снова закрыл глаза, по почуял, что Эндерби улыбается. И сказал:

— Рады, да? Радость творца? Нашли что-то, напомнившее настоящий экстаз сочинительства. Не обостряйте мою агонию. Читайте.

— Слушайте.

Эндерби старался читать грубовато, но стих в его исполнении звучал гнусаво, будто какой-нибудь умный зеленый ребенок изображал эмоции взрослого:

Казалось, что все это видится в скобках —
Только голое утверждение помнится,
Не добавляя смысла и соли сентенциям робким,
Не пробуждая того, кто спит на ходу, спотыкается, —

Поэтому пусть занимают незанятые места,

Допивают свой кофе, завершают споры,
Сдергивают со знакомых крючков пальто
И уходят под дружеские довольные взоры.

Только нитка сплетается с ниткой, как хлебная ткань,

Это сами они и их время…

— О боже боже, — крикнул вдруг Роуклифф. — Безобразная адская бездна не разверзается, Люцифер не идет. — И забормотал: — И если вечность обретает свой лик в преходящем, там они отыщут свой ад. — Резко вскрикнул, лишился сознания, голова его упала, язык высунулся, кровь потекла из левой ноздри. Гитара Антонио тихо наложила одну на другую четвертушки «собачьего вальса», когда он ее положил, перекрестился и начал плаксиво молиться. — Колите, Эндерби, ради Христа. — Эндерби опешил: проверка, может ли он в самом деле убить? — Побольше колите. — Тут он понял и пошел к кофейному столику за шприцем и ампулами морфина в коробке, надеясь, что справится. Типы из Псиной Тошниловки наверняка справились бы.

4

Отключился Роуклифф ненадолго. Была в нем, несмотря ни на что, могучая жизненная сила.

— Бренди, — сказал он. — Я уже всех побил, Эндерби. — Эндерби налил миску: бутылка подходила к концу. Роуклифф выпил, как воду. — Что нового? — спросил он. — Какие безобразия творятся в большом мире?

— Никаких, насколько я понимаю, — сообщил Эндерби. — Но у нас только испанская газета, а я не совсем хорошо читаю по-испански.

Впрочем, вполне достаточно. Вернувшийся после отправки авиаписьма Тетуани принес с собой номер «Эспанья», который Эндерби взял с собой в бар за столик. Роуклифф был без сознания, хотя жутко храпел из глубины подкорки. Эндерби сел с большой порцией виски, профилактически дыша свежим воздухом из открытого окна.

— Quiere comer?[144] — спросил Антонио.