Эндшпиль Европа. Почему потерпел неудачу политический проект Европа. И как начать снова о нем мечтать

Европа в поворотный момент 1989-го хотела последовательным образом согласовывать свои амбиции, планы и договоры с опытом и памятными местами 1918 и 1945 годов. США же так никогда и не поняли суть политических амбиций Европы и не хотели проявлять уважение к России. Европа не смогла настоять на своем. Провал обоих европейских проектов – политического союза и кооперативного мирного порядка – является трагическим следствием этой политически так никогда и не признанной, но фундаментальной евроатлантической схизмы, последним, трагически насильственным выражением которой сегодня предстаёт война на Украине.

Слабая субъектность европейских элит

Так что еще в 1990-х годах в США и Европе существовали разные представления о том, что должно происходить после 1989 года. Американцы думали прежде всего о тех властных переплетениях, которые повлекло за собой внезапное исчезновение их конкурента. Европейцы тем временем, напротив, всё еще пытались извлечь уроки из двух мировых войн и мечтали о надгосударственном правопорядке, который в будущем охватил бы все геополитические конфликтные линии. И две эти позиции с самого начала были структурно несовместимы.

Впрочем, спора между американцами и европейцами не возникло, не было даже открытой дискуссии об этом, если не считать мелких стычек относительно Европейского союза по вопросам безопасности и обороны [ESVU], планы создания которого прорабатывались в начале 1990-х годов и который США, конечно, воспринимали как конкурента НАТО. Как такое возможно?

Ответ заключается в слабой субъектности европейской политики. Тогда как американцы в 1989-м точно знали свои интересы и целеустремленно их добивались, мобилизуя для этого финансовые ресурсы и имея в распоряжении многочисленные трансатлантические сети в науке, обществе и политике, посредством которых осуществляли культурную и политическую гегемонию в Европе, – никто в самой Европе не чувствовал себя ответственным за мировой порядок после холодной войны. Тем более что Европа была занята выстраиванием своего «всё более тесного союза». Как заметил Петер Слотердайк²⁰, после Второй мировой войны Европа разучилась мыслить глобально. Стыд перед историей лишил ее права претендовать на это. Европа упорно настаивала на мире (Frieden), – чтобы затем сотворить из него свое настоящее величие как европейского объединительного проекта. В 1990-е годы (всё еще) не существовало европейского министерства иностранных дел²¹, подразделения по планированию Grande Strategie a la Europeen («большой стратегии в европейском стиле») и, прежде всего, не было европейского бюджета для такой стратегии. Имелись, конечно, такие мозговые центры, как Немецкое общество по внешней политике (DGAP) или Фонд науки и политики (SWP), но не было действительной духовной независимости от трансатлантических структур, пронизавших и формировавших Европу в период с 1949 по 1989 год. Оглядываясь назад, координатор федерального правительства по германо-американским отношениям выразился однажды следующим образом: «Могу сказать вам, что за двенадцать лет моей работы в качестве координатора по Америке я сталкивался с тремя типами поведения со стороны американского правительства. В тот момент, когда ты соглашаешься с ними, вы – лучшие друзья, мы обнимаемся, и ты боишься за свои ребра. Когда мы расходимся по второстепенным вопросам, тогда американское правительство говорит, как было с нами, буквально: «Где же ваша историческая благодарность, ведь мы отвоевали и отстояли свободу и безопасность немцев». Но когда вы расходитесь в подходах к серьезному вопросу, то на стол выкладываются материалы секретных служб, обвиняющие Германию, так что приходится либо подстраиваться, либо получать удар. […] У американцев очень четкое представление о своих интересах. […] И соответственно они и реализуются. Такова реальность».²²

После 1989 года Европе не хватало интеллектуального аналитического центра для формулирования собственных позиций, а также воли для их отстаивания. В 1990-х годах Европа была полностью занята задачей «промыслить Европу»²³, то есть выработать собственную идентичность и институциональные структуры для своего политического объединения, и не размещала себя в глобальном контексте, не говоря уже о том, чтобы чувствовать ответственность за него. И вот так, сама того не замечая и не беспокоясь об этом, Европа переняла американское восприятие действительности. Европейские медиа, как показывает детальный анализ²⁴, играли центральную роль в этом моменте [формирования] pensee unique, «единомыслия», которое c 1990-х охватило европейский континент.

Европа слишком пристрастилась к своей роли «любимицы» Запада, чтобы через последовательную политическую эмансипацию захотеть – духовно и политически – занять срединное положение между США и поднимающейся Россией – место, собственно указываемое ей картой 1534 года, на которой Европа прочно стоит на русской земле и лишь слегка склоняет голову в сторону Атлантики.