Энергетика истории. Этнополитическое исследование. Теория этногенеза

Толкование гражданского общества как сферы, независимой лишь от государства, – это явное сужение понятия, а значит – искажение его смысла. Гражданский статус предполагает свободу не только от государства, но и от частных лиц или групп. Ведь рабы – тоже люди, независимые от государства. В современной западной публицистике если речь заходит о свободе, то рассуждают исключительно о свободе от государства, – как бы молчаливо подразумевается, что в прочих отношениях нет никаких проблем. А так ли это? Разве не существует на Западе хотя и не формальная, но вполне реальная зависимость работника от нанимателя, причём наниматель может быть частным лицом или частной корпорацией? В условиях растущей безработицы и дороговизны жизни такая зависимость, под угрозой увольнения, для многих наёмных работников весьма серьёзна. Да и не только для наёмных работников; многие мелкие предприниматели работают на конкретные крупные фирмы, и найти нового подрядчика им не так-то просто, либо находятся в кредитной кабале у банков.

Вообще, в вопросе о свободе человека в этом мире куда ни кинь – всюду клин, опасность подстерегает на каждом шагу. В конечном счёте приходится вести речь не о полной свободе, которая остаётся в области идеального, а о выборе той или другой формы зависимости. Личная свобода – настолько обширное понятие, что никакое этническое сознание не в состоянии вместить его целиком; сознание каждого конкретного этноса делает акцент на том или другом аспекте личной свободы. Так, граждане античного полиса вовсе не заботились о независимости от государства, зато всячески избегали частной зависимости. Идеалом античного гражданина был человек хотя и скромного достатка, но хозяйственно самостоятельный и независимый от других граждан. Быть на службе не у государства, а у частного лица, хотя бы и за хорошее вознаграждение, считалось унизительным. В случае если сохранить хозяйственную самостоятельность не удавалось, афинский гражданин предпочитал перебиваться скудными пособиями государства, но не наниматься на работу к своему согражданину. В Европе и вообще на Западе дело обстоит как раз наоборот. Судя по всему, там люди вполне спокойно относятся к частной зависимости (в Средние века частная служба даже для титулованной знати была в порядке вещей), но очень чувствительны к зависимости от государства.

Гордые европейцы всегда превозносились над русскими людьми, утверждая, что у них-де – свобода, а в варварской России – ничего, кроме рабства. Это некоторым образом недоразумение. В России люди также обладали свободой, только свободы у русаков и европейцев были разные. Следующее утверждение из времён Смутного времени хорошо иллюстрирует эту разницу. В ответ на похвальбу поляков своей «вольностью» москвичи ответили им так: «Вам дорога ваша вольность, а нам дорога наша неволя. У вас не вольность, а своевольство. Вы думаете, что мы не знаем, как у вас сильный давит слабого, может у него отнять имение, самого убить! А как по вашему праву начать на нём иск, так протянутся десятки лет, пока приговор выйдет, – а другой и никогда не дождётся его! У нас же самый богатый боярин ничего не может сделать самому последнему человеку, потому что по первой жалобе защитит от него царь. А если сам царь поступит со мной несправедливо, то ему всё вольно делать, как Богу: он и карает, и милует. Тяжело от своего брата терпеть, а когда меня сам царь накажет, то ведь он на то государь, над которым нет большаго на земле; он солнце праведное, светило русское»[61]. Добавлю, что последние слова свидетельствуют вовсе не о рабском пресмыкании перед всякой державной силой. Русские безусловно повиновались царю не какому-то, а православному; в соответствии с православной политической доктриной самодержавная власть в государстве принадлежала ему по праву. Державная власть царя охраняла и утверждала православие. Россия – православная держава, а каждый русский человек – гражданин своей православной державы и как таковой равен всякому другому русскому. В этом и заключалась свобода чувства и поведения русского человека, которая, если и не получила официального оформления, интуитивно ощущалась всяким. И когда в Смутное время не стало царя, это гражданское чувство вышло наружу и ясно проявилось в деятельности Земского правительства. Очевидно, сколь легковесны были надежды иезуитов обратить русских людей в католичество, действуя через подставленного ими царя, которому, как они полагали, рабски покорствует народ. Неправославный царь не имел никаких шансов удержаться на престоле.