Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова

Процесс авторедактирования имманентен литературной работе как таковой. Тем не менее правка советским писателем самого себя, его/ее переделывание собственных идей и стиля вплоть до коррекции речи персонажей, нередко имели внешние мотивировки (что не отменяет возможности синхронно или задним числом представить их исключительно как «муки творчества»). Речь идет о подверженной колебаниям, исполненной тактической хитрости и стратегической непоследовательности линии советского руководства, которое само достаточно смутно представляло, куда и зачем оно движется (кроме сохранения власти любой ценой и создания выгодного имиджа уникального государства). Опытный игрок литературного поля должен быть начеку: знание о том, как меняется конъюнктура, однозначно намного ценнее литературных талантов, а умение предвидеть изменение «генеральной линии» обеспечивает если не личную неприкосновенность, то, во всяком случае, высокий статус в литературном истеблишменте. Со стороны подобная установка на опережение может показаться абсурдной, но ведь и советская охранительная машина не столько карала, сколько предупреждала проступки, заставляя невиновных признаваться в преступлениях, которых они не совершали. В этом смысле переделка текста аналогична «перековке» характера, происходившей на стройках коммунизма. Такова была реакция на призыв к «самокритике», обоснованный И. В. Сталиным в одноименной речи на XV партийном съезде (1927). После разгрома оппозиции власть была заинтересована в том, чтобы блокировать самую возможность ее реанимации. С этой целью рядовым советским гражданам вменяется идея неусыпного самоконтроля и выявления ошибок: их нужно безжалостно искоренять, а не «почивать на лаврах». Писатели с готовностью поддержали призыв. Они и раньше-то понимали, что о свободе творчества речи не идет. Но теперь перековка себя и, как следствие, переделка текста приобрели ритуально-обязательный характер. «Эмигрантов» и «Хождение по мукам» Алексей Толстой переделывал два и четыре раза соответственно, «Вор» Леонида Леонова был переписан три раза — столько же, сколько «Страх» Александра Афиногенова. В 1940-е годы эта практика продолжилась («Молодая гвардия» Александра Фадеева, «Одиночество» Николая Вирты).

Переписывание — ключевой конструктивный прием, сопровождающий внедрение соцреалистического метода в литературе. В классических исследованиях литературы соцреализма[462] говорилось о проблеме построения сюжета, поисках героя и адекватных форм выражения идеологии. План выражения соцреализма по большей части оставался в тени как незначительный в системе его собственных координат. О том, что представлял собой язык соцреализма в широком смысле, говорят более поздние междисциплинарные исследования[463]. Было бы также поучительно присмотреться к самой материи (текстуре) литературы соцреализма и проследить, как ранний соцреалистический стиль вступает в пору риторической и стилистической зрелости посредством систематической коррекции текста, замены одних элементов другими, сокращений и добавлений. Признаки этой зрелости — сочетание психологизма и принципиально стандартной риторики, забвение логики и достоверности в пользу так называемой типичности, обилие оценочных эпитетов по адресу классовых врагов и сцен их разоблачения. С одной стороны, враги превращаются в гротескный штамп, с другой стороны, их антагонисты, то есть настоящие советские люди, говорят все более отчужденным языком и упрощают все, что поддается упрощению.

Взятый мной здесь как пример Юрий Герман никогда не был советским классиком первого ряда, несмотря на свой достаточно высокий статус в ленинградском отделении Союза писателей. Герман пришел в профессию в начале 1930-х годов, то есть почти не застал инерцию борьбы и полемики в советской литературе. Дореволюционная культура была ему чужда. В начале литературной карьеры он ассоциировался с «попутчиками»: его второй роман «Вступление» (1931) критика заклеймила именно этим словом. Одновременно вышедший из печати первый роман «Рафаэль из парикмахерской» (написан в 1928–1929 годах) был посвящен борьбе комсомольцев с обывателями в провинциальном городке, то есть по тематике и тональности вполне прочил автора в кандидаты в члены РАПП. Но Герман не успел поучаствовать в спорах различных направлений, по умолчанию влившись во всеохватную литературу соцреализма. Там он попытался найти свою нишу: камерный масштаб проявления социалистического характера, воспитание «маленького человека» и ежедневный труд, сопровождающийся идейным самоанализом. Это привлекало читателей. В 1930-е годы произведения Германа выходили большими тиражами, а дома культуры даже выпускали специальные методички для диспутов с участием автора. Немаловажно, что Герман был подчеркнуто локальным, ленинградским писателем — публичной фигурой, другом главного милицейского начальника, членом различных комиссий, тогда как в Москве он появлялся только ради друзей и официальных приемов[464].