Энергия кризиса. Сборник статей в честь Игоря Павловича Смирнова

Биография Германа соответствует оформившемуся в 1930-е годы шаблону, характерному для первой генерации советских писателей, не имеющих дореволюционного опыта. Этот шаблон предполагает увлечение формой на раннем этапе творчества, критику опытного старшего товарища, напоминающего о том, что содержание важнее, осознание своих ошибок и создание большой формы — что-то вроде экзамена на вхождение в «настоящую» литературу, аналог норматива для партбилета. Так и случилось с Германом. Сначала — незрелые, проникнутые авантюрными увлечениями романы, чей потенциал тем не менее отмечает сам Горький (упомянутые «Рафаэль из парикмахерской» и «Вступление»). Затем — шумный успех на ниве бытового романа воспитания («Наши знакомые») и психологических повестей с криминальным оттенком («Лапшин», «Жмакин»). В конце 1930-х выходят «Рассказы о Дзержинском», которыми Герман входит в литературу для детей и юношества. Репутацию детского писателя укрепляют повести и пьесы о моряках Северного флота, выходившие во время войны параллельно журналистской работе. Во второй половине 1940-х Герман выступает периферийным фигурантом дела о журналах «Звезда» и «Ленинград»[465]. Его положение шатко, как никогда. Он пережидает, зарабатывает киносценариями («Пирогов», «Белинский»). Но запрос власти на воспитание вдохновленного историей патриотизма остается актуальным, и романом «Россия молодая» (1952) Герман возвращает утраченные позиции. В конце 1950-х Герман начинает разрабатывать медицинскую тему (повесть «Подполковник медицинской службы», трилогия «Дорогой мой человек», «Дело, которому ты служишь», «Я отвечаю за все»). Уже в заглавиях этих произведений чувствуется осторожность и благонадежность. Их главные герои типичны для советской литературной индустрии; это «труженики-идеалисты, служащие делу гуманизма»[466]. Они все более схематичны, лишены полутонов, все лучше отвечают идеалу соцреализма, чей основной конфликт сводился, как известно, к борьбе лучшего с хорошим. Только в ранние 1960-е на краткой волне ревизионизма Герман публикует военную повесть «Операция „С Новым годом!“», где пытается вывести сложные отношения раскаявшегося предателя и советских партизан. Но при всей мощи замысла текст слаб и в сюжетном отношении, и в построении диалогов. Годы государственной службы не прошли даром, сделали его настоящим профессионалом.

Тематически работа Германа отчетливо делится на два периода. До войны его проза обнаруживает тяготение к так называемой теории «живого человека», реагировавшей в начале 1930-х годов на схематизм пролетарской литературы. Создавая образы ищущих людей, имеющих право на ошибку, Герман следовал траектории Юрия Либединского, намеченной в программном для данной теории романе «Рождение героя» (1930)[467]. В послевоенный период интроспекция и психология характера уступают упрощению и стандартизации под знаменем «народности». Герман переделывает старые тексты в соответствии с актуальными тенденциями. Он избегает значительных изменений сюжета и структуры персонажей, но придает им более отчетливое идеологическое звучание. Противоречия заостряются, контрасты усиливаются, речь положительных героев сближается с официальной риторикой, отрицательные, как ни парадоксально, тоже, — так как вынуждены следовать своему официальному образу. Но самое примечательное, что вторая редакция романа «Наши знакомые» появляется в 1956 году, то есть в начале хрущевской оттепели. Затем повести «Лапшин» и «Жмакин» объединяются и подвергаются редактуре как части романа «Один год» в 1958-м. В эти годы сталинские методы управления искусством уже упразднены, осведомленный Эренбург уже написал свою «Оттепель», начинаются разоблачения культа личности. Но литература — ремесло инерционное. В 1930-е годы советские граждане и писатели в том числе адаптировались к режиму самооговора и тотальной клеветы. Прагматичные послабления военных лет в конце 1940-х годов завершились новой атакой на интеллигенцию, повторением сценария в еще более оскорбительном, дискриминирующем виде. Запоздавшие для эпохи оттепели переделки в исполнении Германа были логичным следствием апроприации механизмов, держащих деятеля официальной советской культуры в постоянном напряжении. Матрица бесконечной работы над ошибками, заработавшая еще в 1927 году, была сильнее перемен, которые Герман, по свидетельствам его современников, горячо приветствовал.