Энергия страха, или Голова желтого кота

Так ведь и сейчас, при жизни, город отдаляется от него, становится чужим. Что там говорить, никогда не была столица такой пышной, как нынче. Строятся высотные здания, широкие проспекты, возникают парки, бьют прохладной водой в жаркое туркменское небо фонтаны. На серых прежде улицах как яркие цветы вырастают рестораны, гостиницы, казино, вокруг них кружится пестрый хоровод молоденьких девушек и женщин. Где-то прячутся и не особо-то и прячутся притоны с наркотиками и проститутками, и все обитатели нового мира охвачены погоней за долларом. Вот уж этот мир никак не зависит от воли, желаний, да и вообще от личности Абдуллы. Не станет меня — и в жизни города образуется брешь, думал Абдулла лет десять назад. Сейчас, усмехаясь, он сравнивал былую уверенность со скоротечной жизнью весенних трав, мгновенно высыхающих от солнца и зноя Каракумов.

Хотя Абдулла тридцать лет жизни провел в Ашхабаде, он не считал себя горожанином. Да, когда выезжал на неделю в родной аул — конечно, сразу понимал, какой он изнеженный цивилизацией человек. Неудобства сельской жизни уже не для него. Тут он горожанин, точно. Но как только попадал в круг истинных горожан, особенно людей других национальностей, кожей ощущал: как был аульным парнем — так им и остался.

Все туркмены — вчерашние пастухи, скотоводы. Даже в Ашхабаде живущие: одной ногой в городе, другой — в ауле. Правда, приезжие из Москвы говорили, что Ашхабад — большой аул. Хотя в аулах отродясь не бывали. Абдулла пять лет в Москве жил, в театральном институте учился, и помнит, как ленинградцы называли Москву большой деревней. Так что каждому — свое. Для туркмен Ашхабад — лучший из лучших не потому, что столица, а потому, что истинный город мира, здесь бок о бок жили люди всех национальностей. Они-то и делали Ашхабад городом.

А в последние десять лет Ашхабад, по наблюдениям Абдуллы, стремительно превращается в большой аул. Как только русские школы стали одну за другой закрывать, из Туркмении начали уезжать русские, украинцы, евреи, армяне… Именно они — истинные горожане в нескольких поколениях. Яркий, многоцветный, как мозаика, из разных языков и культур был Ашхабад. Этих людей никто и ничто не заменит. Абдулла с горькой усмешкой смотрел, как на их места назначают тех, кого вчера бы и на порог не пустили. Ну да, когда уходят первые, вперед пролезают последние. Еще столицу заполонили приезжие из областей и районов, ринулись сюда в поисках работы. По сравнению с ними даже вчерашние наполовину горожане чувствуют себя столичными господами…

Грустно стало Абдулле при мысли о том, каким серым становится его город внутри, раскрашиваясь во все цвета рекламы снаружи.

Он направился к дальней гряде холмов, соединявшейся с горами. Тот самый холм, если он не ошибается, упирается в крутой утес, у подножия которого проходит дорога. Абдулла добрался до ложбины и понял, что не ошибся. Глаза забыли, а ноги помнят. Здесь, на укромной поляне, они тогда и расположились. Приятель с девушкой потом куда-то исчезли, и спутница Абдуллы обозвала свою подружку шалавой…

Тишина окружила Абдуллу. Здесь, в ложбине, уже зеленела трава. Абдулла растянулся на ней во весь рост и почувствовал, как устал от ходьбы через холмы да овраги. Он смотрел в небо и думал, что нет никакого смысла карабкаться еще куда-то, искать камень, которого, может, и нет. Наверняка нет. Мало ли что может человеку присниться! Так что теперь, каждый сон проверять и лезть черт знает куда?

В конце концов пусть даже и лежит там этот пестрый камень. Тем более нет смысла торопиться — никуда он не денется. На свете тысячи или миллионы таких камней, не искать же в каждом из них скрытый смысл. Другое дело, если это священный черный камень Каабы в Мекке… Абдулла когда-то и где-то читал, что один из древних народов в праздник урожая приносил в жертву человека. При этом беднягу побивали и забрасывали камнями. По их верованиям, камень был орудием богов, повелевающих землей и дарующих плодородие. Потом времена изменились, верования изменились, и стали камнями побивать преступников и неверных жен.

Однако какая связь может быть между его рассеянными мыслями и пестрым камнем? Такой же абсурд, как и сон, который видела Сельби! Абдулла уже пожалел, что поддался смутному порыву и направился сюда. Еще разобраться надо, был ли это порыв страха, суеверия или просто порыв глупости?

Усталое тело клонило к блаженному отдыху, к сладкому сну. Что может быть лучше — закрыть глаза и забыть про все на свете. Но что-то удерживает, не позволяет расслабиться и забыть. Что? Подспудный страх его держит. Если сейчас уснет, то неизвестно, когда проснется. Вдруг повторится вчерашнее? Никто ведь не знает, куда он ушел, где его искать. Он представил, как некто смотрит с неба на землю, видит его распластанное тело в ложбине меж холмов и гадает: почему человек так долго спит?