Энхиридион. Краткое руководство к нравственной жизни

Каждый из нас считает страшнее смерти ту неприятность, в какую он каждый раз попадает. Ведь иногда мы с готовностью призываем смерть, когда испытываем даже не очень сильную боль, и если случается голодать, мы считаем голод хуже смерти. Во всех этих случаях можно применить тот же самый способ доказательства, каким воспользовался Эпиктет в вопросе о смерти. Дело в том, что даже обычные люди, болея, готовы добровольно принимать куда более сильные страдания всякий раз, когда предоставляют врачам жечь и резать себя, и вдобавок еще платят им деньги. И если они делают это ради жизни, считая, что смерть и того хуже, то тем самым они показывают, что, если эти страдания представляются полезными, их можно переносить безмятежно. Спартанские юноши исключительно ради славы терпели ужасное бичевание почти вплоть до смерти, выказывая при этом свое мужество.[78] И ясно, что они переносили это легко и с радостью, — ведь против своей воли они не вступили бы в такое состязание. Таким образом, они были настроены на эти страдания. Не то чтобы они не чувствовали боли, но ощущали ее, пожалуй, в меньшей степени, нежели люди изнеженные и непривычные. Они убедили себя, что боль не страшна, но даже, напротив, прекрасна и полезна людям, переносящим ее мужественно и безмятежно. И бедность, может сказать Эпиктет, тоже не представляет из себя ничего страшного, иначе она показалась бы страшной фиванцу Кратету, который, передав свое имущество родному городу и добавив при этом: «Кратет Кратета денежек своих лишил»,[79] — почувствовал тогда себя свободным и, словно при получении свободы, увенчал свою голову венком, поскольку выменял бедность на богатство. Таким образом, в этих вещах нет ничего страшного и непереносимого, какими они нам представляются. Иногда они даже полезнее своих противоположностей, если мы относим их пользу к нам самим, то есть к нашей одаренной разумом душе.

Стало быть, необходимо, чтобы тот, кто не желает от таких вещей приходить в смятение, имел о них правильные представления. Это находится в нашей власти, следовательно, не впадать в смятение — тоже в нашей власти. И у людей, следующих этим наставлениям, будет хорошая возможность использовать как свое даже то, что не находится в нашей власти. Ведь если лишение доброго имени, имущества, получение побоев не находится в нашей власти, то иметь об этих вещах правильное представление, а именно, что они нам не страшны, а часто даже полезны, — это в нашей власти. Такого умственного представления достаточно для того, чтобы считать, что такие вещи даже не происходят с нами, а если и происходят, то не вредны, а порой даже полезны. Ведь всякий разумный человек, как я полагаю, сочтет, что для нас намного лучше оставаться в неприятностях безмятежным,[80] нежели не попадать в затруднительное положение, и что это тем лучше, чем большими являются неприятности и тяготы. Как из числа телесных движений лучшую натренированность касательно здоровья, силы и быстроты дают движения, совершаемые энергично, если только тела выдерживают эти нагрузки, точно так же обстоит дело и с упражнением души, для того чтобы, если у нас возникает в чем-то нужда, переносить ее как можно легче и безмятежнее. Это достигается двумя способами: составлением правильного мнения об этих вещах и подготовкой к ним более мучительными упражнениями для нашего тела. Это упражнение полезно во всяком деле. Благодаря ему многие, даже из числа дурных людей, презирают удары, кажущиеся нам болезненными, а кроме того это можно делать с помощью предварительного обдумывания и ожидания этих вещей. И то и другое в нашей власти. Итак, если ни смерть, ни что-либо другое не являются страшными, то ясно, что и сами эти вещи и то, что их вызывает, не является для нас причиной смятения. Мы сами и наши представления об этих вещах — причина наших смятений. Итак, не следует обвинять другого в наших смятении, печали, страхе или в чем-то другом такого же рода, а лишь самих себя и наше представление.

V