Энн Виккерс

«Со свойственной ему наглостью «Стейтсмен» — самый жалкий из всех сюсюкающих либеральных листков — поместил несколько заметок женщины по фамилии Виккерс относительно условий в Копперхед-Галче, тюрьме одного из южных штатов. Автор этих статей — подобно всем остальным сотрудникам «Стейтсмена», выдающих себя за социалистов, — является социал-фашисткой и провокаторшей, которая, скрываясь под личиной так называемого либерализма, втайне помогает капиталистам провоцировать войну против СССР. Насколько это справедливо, явствует из того факта, что она даже не упоминает о товарище Джесси Ван Тайл, заключенной в этой самой тюрьме Копперхед-Галч. Между тем все товарищи, свободные от идеологических уклонов, знают, что товарищ Ван Тайл, и не кто иной, как она, является вдохновителем всех реформ, которые проводятся в Копперхед-Галче. Тот факт, что это орудие капиталистов мисс Виккерс могла находиться в этой тюрьме и не иметь ни малейшего понятия о присутствии и руководящей роли товарища Вн Тайл, разоблачает ее позицию и говорит о необходимости для всех товарищей не ослаблять бдительности в отношении самодовольного лицемерия социал-фашистов и поддерживать «Пролетарский натиск», который благодаря своей борьбе за разоблачение заговора либералов с целью уничтожить СССР, в настоящее время испытывает серьезные финансовые затруднения. Мы призываем всех товарищей отложить пять процентов своей заработной платы в фонд помощи «Пролетарскому натиску».

Два года спустя Энн узнала, что доктор Сорелла покончил с собой, выпив яд у себя в спальне в тюрьме.

ГЛАВА XXXI

Энн Виккерс всего один год была начальником Женской трудовой исправительной тюрьмы в Стайвесанте — самой современной тюрьмы Нью-Йорка, где в течение двух лет перед тем она занимала пост заместителя начальника; однако ее имя благодаря книге «Профессиональная подготовка в женских исправительных заведениях» успело завоевать известность в кругах юристов и социологов Америки. И в этот январский день 1928 года в университете города Эразма, штат Коннектикут, должна была состояться церемония присуждения Энн Виккерс степени доктора права.

Знаменательный день в жизни Великой женщины…

Поезд отходил в семь тридцать утра, и она едва успела выпить чашку кофе с пирожным, примостившись на высоком табурете у буфетной стойки в помещении Центрального вокзала — в самой гуще этого удивительного подземного города, среди лотков с галантереей, табачных и газетных киосков, в лабиринте улиц, которым электричество раз навсегда заменило и солнце и звезды. Она отвергла услуги носильщиков и сама донесла до вагона свой чемодан, где лежала ее академическая мантия, неофициальная коробка конфет и последнее издание справочника Национального общества судебной статистики. Если вы сидите на жалованье в пять тысяч годовых, без квартиры и содержания, вы не станете тратиться на носильщиков, — в особенности если вы заведуете женской тюрьмой, ибо всем заключенным, отбывшим свой срок и вступающим на стезю благонравия и воздержания, приходит в голову одна и та же светлая мысль — на прощанье призанять у начальницы.

Великой женщине предстояло ехать два часа; но она скоро оставила книгу и просто сидела, рассеянно глядя в окно, не поддаваясь укачивающему ритму движения. В ее темных глазах сквозила решимость и спокойное удовлетворение. Когда ее взгляд останавливался на ком — нибудь из соседей-пассажиров, чувствовалось, что она привыкла моментально оценивать людские характеры и отдавать распоряжения; но это не был беспокойный, голодный взгляд себялюбца, который жаждет быть в центре внимания. Легко было представить себе, что эта женщина способна остаться одинокой в толпе.

На платформе в Эразме она обменялась церемонным рукопожатием с ректором университета, двумя профессорами социологии и представительницей Федерации женских клубов штата Коннектикут.

— Мы счастливы, что ваше имя украсит списки почетных питомцев Эразмского университета, — заявил ректор, человек ниже среднего роста.

— Как вам ехалось? — пробасил один из профессоров с такой озабоченностью, будто Энн добиралась к ним по крайней мере из Китая.

— Наш клуб просто мечтает, чтобы вы согласились выступить у нас с лекцией, в любое время, когда вам будет удобно, хотя мы, конечно, понимаем, как вы загружены — у вас такая ответственная работа… — выпалила на одном дыхании представительница Федерации, в общем вполне миловидная.

— Если вы не откажетесь заехать ко мне, моя супруга почтет за счастье помочь вам облачиться в академический наряд, — сказал ректор и улыбнулся, давая понять, что он позволил себе пошутить.

В доме у ректора, когда Энн надела траурную мантию и нелепую шапочку, которые почему-то служат фирменной маркой учености, ректорша любезно осведомилась:

— Могу ли я быть еще чем-нибудь вам полезна?