Энрико Карузо

В августе 1920 года вышла книга “Я и сцена - тридцать один год артистической жизни” певицы Джеммы Беллинчони, прекрасной, тонкой актрисы миланского оперного театра, певшей вместе с Карузо на премьере оперы “Федора”. Привожу доподлинно то, что рассказала в своих воспоминаниях знаменитая певица о Карузо. С одной стороны, это подтвердит еще раз то, что уже говорилось о певце, с другой - прольет свет на статьи Анны Маризы Рекупито, в которых есть исторические неточности, касающиеся жизни Карузо, как, впрочем, и у многих других его биографов.

Карузо был приглашен в миланский оперный театр не Джеммой Беллинчони: еще до выступления в “Федоре” он подписал контракт с Николой Даспуро (от имени Сондзоньо). На нем стояли подписи маэстро Верджине и самого Карузо. Беллинчони не имела никакого отношения к этому договору. Ее интересовало лишь одно - совместное выступление с Карузо в “Федоре”.

Беллинчони пишет в своей книге: “Маэстро Умберто Джордано находился в замешательстве, не зная, кого выбрать для исполнения роли Лориса Ипанова в опере “Федора”. Задача была нелегкой: ведь создавая партию, композитор думал о величайшем артисте Станьо.

Вначале велись переговоры с Фернандо де Лючиа. Но сразу же возникли трудности, так как этот знаменитый артист был уже связан обязательствами с другими театрами. В то время я отдыхала на своей вилле в Ливорно, где и получила письмо от Джордано, в котором он просил меня послушать молодого тенора, некоего Карузо… Он уже выступал в опере “Паяцы” в августовском сезоне театра Политеама. Его голос сразу же произвел на меня глубочайшее впечатление своей красотой и непосредственностью. Однако партия Канио слишком отличалась от партии большого русского барина из оперы “Федора”, поэтому трудно было составить полное представление о наличии всесторонних данных у артиста, особенно такого молодого. О своем впечатлении я написала Джордано, заметив тут же, что с голосовыми данными молодого Карузо можно было рассчитывать на успех почти с полной уверенностью, тем более что певец обладал и незаурядным драматическим дарованием. Я оказалась права. “Федора” в Миланской опере прошла с триумфом. Позже я много раз пела с ним в этой опере.

Спектакль “Федора” принес Карузо известность. Это, впрочем, неточно: он был уже известен по выступлениям в операх “Сельская честь” и “Арлезианка”. “Федора” была последней оперой, в которой Карузо пел в Милане. Именно в Милане начался фантастический успех певца, который неизменно сопутствовал ему во всей его замечательной музыкальной деятельности.

Синьора Феррари, управляющая театром Колон в Буэнос-Айресе, сразу же ангажировала нас, и, как только закончились спектакли в Милане, мы уехали в Южную Америку, где “Федору” в исполнении все той же миланской труппы ожидал триумфальный успех”.

Старая школа совершенствуется

Среди музыкальных критиков различных направлений в первые годы нашего столетия развернулась полемика. Речь шла о новых требованиях к артистам, требованиях, рожденных временем. Критика ратовала за большую свободу артиста в интерпретации того или иного образа. Шла борьба между старой и новой школой, между ярыми сторонниками и столь же ярыми противниками того или иного стиля, того или иного артиста. Но об этом поговорим позже.

К сожалению, появление на сцене нового светила сопровождается роем не только почитателей и поклонников, но и противников. Последние часто находят утешение в искажении фактов.

Здесь я должен сразу же высказать свое несогласие с некоторыми критиками, с такими, например, как Джино Мональди, автор книги “Знаменитые певцы”, в которой он помещает страницу, принадлежащую якобы перу самого Карузо. Из нее явствует, что Карузо до пятнадцати лет пел в церкви и содержал две семьи (какие?), а в восемнадцать отправился к маэстро Верджине, который, прослушав его, принял в свою школу на общих основаниях. Не говоря уже о “творчестве” разных журналистов, писавших о Карузо где только можно и при всяком удобном случае искажавших, а подчас и целиком выдумывавших факты, заметим, что Мональди уделил нашему артисту слишком мало внимания - всего лишь несколько страниц. И они написаны, по-моему, в некоторой спешке. Замечу лишь с полной уверенностью, что он не мог знать ни темперамента, ни характера Карузо. Сам Карузо был мастер рассказывать о себе небылицы, любил подшутить над всем и вся с такой же легкостью, простотой и обаянием, с какой он умел войти в самый сложный образ. Словом, у него был характер Бенвенуто Челлини.