Энрико Карузо

“Последний раз я слышал его в Филадельфии, - говорил Алессандро Бончи, - я ездил туда к Эдиссону, чтобы записаться на пластинки. Карузо пел в “Фаворитке”, и я пошел послушать его. После спектакля я отправился за кулисы поздравить его с успехом. Публика в зале неистовствовала. Как только Карузо увидел меня, он бросился ко мне навстречу, обнял меня, и я заметил, что он плачет. Сколько чувства!.. Если говорить откровенно, я не думал, что Карузо с его чрезмерными голосовыми данными сможет выступать в “Фаворитке” с таким мастерством. Я был потрясен его игрой. А Карузо просто отдавал роли всю свою душу и тело. К концу спектакля он был измученным, но счастливым, как победивший атлет”.

Возвращаясь к Мональди, необходимо вспомнить Джузеппе Борелли, создавшего “портрет” Карузо в духе XIX века. Вот высказывание Борелли о Карузо, которое Мональди приводит в своей книге:

“С этого момента Энрико Карузо, Таманьо наших дней, стал с ним в один ряд и пошел в ногу, сохраняя свою индивидуальность певца и артиста, владея своими собственными исполнительскими средствами, ярко отличаясь темпераментом от крупнейшего туринского тенора, но равный ему по результатам, достигнутым в искусстве.

Карузо был, однако, еще большим властелином толпы, чем Таманьо. Он умел заставить то плакать вместе с собой, то улыбаться сквозь слезы, то мечтать о любви и лунной лазури берегов, то вздыхать, вспоминая о кедровых рощах, спускающихся к морю”.

Вполне понятно, что, когда один человек высказывается, испытывая влияние другого, чье мнение более авторитетно, чем его собственное, он, сам того не замечая, пересказывает это мнение слово в слово.

Так получилось и с Мональди, который находился под влиянием Борелли. Один симпатизирует Бончи, другой сравнивает Карузо и Таманьо только по сценической игре. Один ставит Бончи выше Карузо, говоря, что последний добивался признания публики лишь некоторыми особенностями своего голоса. Другой также видит силу Карузо лишь в умении создать эффект, который, по его мнению, рассчитан только на непритязательных и впечатлительных простых людей. Не слишком ли резкое суждение о простом народе? Ни один, ни другой критик ни словом не обмолвились о большом сердце и душе Карузо, заставлявших артиста жить напряженной жизнью своего героя. Ни слова не было сказано об артистическом чутье певца, о его вокальных данных, о гибком, теплом, трепетном голосе, удивлявшем даже самих композиторов и дирижеров. С величайшей мягкостью переходил Карузо от одного регистра к другому, сохраняя вместе с тем тот же тембр и силу звука. Этого не удавалось даже таким великим певцам, как Гайяре, Станьо, Мазини, Таманьо. А дикция Карузо! Она почти скульптурна. Многочисленные певцы его времени пытались подражать ему, но безуспешно.

Раз уж Борелли и Мональди попытались дать характеристику Карузо, считаю необходимым еще раз напомнить об исключительных сценических данных, сделавших его величайшим артистом, о его таланте, заставлявшем зрителей не только понимать, но и глубоко чувствовать все переживания певца. Только истинно великие артисты наделены всей совокупностью исключительного дарования, позволяющего создавать такую близкую связь со зрителями, уводить их в те недосягаемые высоты, куда редко проникает искусство; пути туда доступны только истинному артисту.

Авторитетные высказывания о таланте Карузо содержатся в двух письмах Пуччини и Джордано, а также в рецензии Таманьо, опубликованной в одной из миланских газет.

“Милан 9. 2. 1905 года

(улица Верди, 4).

Дорогой, дорогой Карузо, прослушал спектакли “Тоска” и “Богема” в этом театре. Неимоверное наслаждение доставляют мне отклики на успех спектаклей, которым мы обязаны главным образом тебе, твоему искусству!

В Лондоне ты будешь петь в “Баттерфляй”. Очень надеюсь на твое сотрудничество вместе с Деглин и Скотти. Я часто думаю об этом и уже вижу тебя в этой роли, которая не так уже велика по объему (выучить ее будет нетрудно), но нуждается в твоем блестящем голосе и таланте, чтобы произвести должный эффект.

Благодарю тебя, кланяюсь тебе и твоей супруге.

Преданнейший тебе Джакомо Пуччини”.

“Вилла Федора - Бавено - 12.12. 1906 года.

Дорогой и великий Энрико, ты, видимо, уже получил телеграмму, подписанную мной и Сондзоньо.

Но считаю долгом еще раз собственноручно написать тебе - прими мое самое сердечное спасибо.

Ты был и навсегда останешься самым великим, единственным Лорисом; вот и представь, какое я испытываю счастье каждый раз, когда ты поешь в моей опере, обеспечивая ей триумфальный успех.

Благодарю тебя и обнимаю,

твой Умберто Джордано”.