Ее (массы) бестолковость по отношению ко всякой традиции, означающая борьбу против культуры (дворянства, церкви, привилегий, династий, конвенции в искусстве, границ познавательных возможностей в науке), ее превосходящий крестьянскую смышленость острый и холодный ум, ее натурализм совершенно иного пошиба, в своем стремлении назад далеко опережающий Сократа и Руссо и опирающийся во всем, что касается сексуального и социального, на первобытно-человеческие инстинкты и состояния, то самое panem et circenses[4]
, которое нынче снова всплывает под видом борьбы за увеличение заработной платы и спортивной площадки, — все это знаменует… некую исключительно новую, позднюю и бесперспективную форму человеческой экзистенции.Культура наций должна предшествовать культуре индивидуумов, и поэтому смешны опасения людей, которые культурное превосходство народа видят в большом количестве массовых продуктов, которые они производят.
Род человеческий, дрянной уже по своей натуре, стал еще хуже под влиянием цивилизованной жизни.
— Что и говорить, хитро все это придумано! Ездить стали быстрее, да и учености прибавилось… Но звери, как были зверьми, так ими и остались, и пусть даже придумают машины еще хитроумнее, зверей от того меньше не станет.
Культура — это лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом.
От образованных и от людей духовного труда для культуры нет большой угрозы. Замещение религиозных мотивов культурного поведения другими, мирскими прошло бы у них без сучка и задоринки, а кроме того, они большей частью сами носители культуры.
Иначе обстоит дело с огромной массой необразованных, угнетенных, которые имеют все основания быть врагами культуры. Пока они не знают, что в Бога больше не мерят, все хорошо. Но они это непременно узнают… И они готовы принять результаты научной мысли, оставаясь незатронутыми тем изменением, которое производится в человеке научной мыслью. Нет ли опасности, что Враждебность этих масс к культуре обрушится на слабый пункт, который они обнаружат в своей строгой властительнице?
Если я не смею убивать своего ближнего только потому, что Господь Бог запретил бы это и тяжко покарает за преступление в этой или другой жизни, но мне становится известно, что его наказания нечего бояться, то я, разумеется, убью ближнего без рассуждений, и удержать меня от этого сумеет только темная власть.