Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Наконец, если йог — «необидчив на слова — два», то и сам поэт в «Песенке об индуизме, или О переселении душ» (1969) выведет мораль: «Уж лучше сразу в дело, чем / Копить свои обиды. / Ведь, если будешь мелочен, / Докатишься до гниды» /2; 452/. Заметим, что эта песня также посвящена индийской религии, о которой восторженно отзывается лирический герой: «Я от восторга прыгаю, / Я обхожу искусы, — / Удобную религию / Придумали индусы!». А про йогов он говорил: «Они выгодно отличаются / От простого и серого люда» /2; 322/. Тут же вспоминается ненависть самого поэта к «простому и серому люду»: «Средь своих собратьев серых белый слон / Был, конечно, белою вороной» («Песня про белого слона», 1972), «И взмолилась толпа бесталанная, / Эта серая масса бездушная, / Чтоб сказал он им самое главное, / И открыл он им самое нужно» («Из-за гор — я не знаю, где горы те…», 1961), «Бродят толпы людей, на людей не похожих» («Так оно и есть…», 1964), «И из смрада, где косо висят образа, / Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут, / Куда кони несли и глядели глаза, / И где люди живут, и — как люди живут» («Чужой дом», 1974), «Мразь и серость пьют вино / Из чужих бокалов» («Нет прохода и давно…», 1971), «Мы прилетим, а нам скажут: “Земляне — / На некрасивом таком корабле? / Вот те и на!” — и решат венеряне, / Будто бы серость одна на Земле» («Детская поэма», 1970 — 1971), «Мы черноты не видели ни разу — / Лишь серость пробивает атмосферу» («Представьте, черный цвет невидим глазу…», 1972), «Без ярких гирлянд и без лавров / Стоите под серым навесом, / Похожие на динозавров / Размером и весом» (1973), «Мой черный человек в костюме сером!.. / Он был министром, домуправом, офицером»[2418](1979), «Еще в войну повелевали “ЯКи” / И истребляли серого врага!» («Юрию Яковлеву к 50-летию», 1978; черновик /5; 597/). Противопоставление себя серому противнику имеет место и на одной из фонограмм исполнения «Пики и червы» в 1964 году: «Я был белый, он был просто серый».

Упомянем также реплику Высоцкого из беседы с Геннадием Внуковым осенью 1968 года: «Ты периферия, серятина и совейский человек. Так что не поймешь»[2419]. Да и в анкете 1970 года на вопрос о том, какие человеческие качества он считает отвратительными, Высоцкий ответил: «Глупость, серость, гнусь». А Леонид Мончинский вспоминал, что «толпа вызывала в нем раздражение»[2420]^[2421].

В свете сказанного неудивительно, что в черновиках «Песенки про йога» лирический герой высказывает противоположные мысли — от противопоставления себя йогам до желания быть на них похожим: «Но если даже йог не чует боли / И может он не есть и не дышать, / Я б не хотел такой веселой доли: / Уметь не видеть, сердце отключать» /2; 323/, «Если б я был индийским йогом — / Я бы сердце свое отключил» /2; 322/. А в основной редакции песни герой иронически сравнивает с йогами весь советский народ: если йоги теперь «всё едят и целый год пьет», то и советские люди от них не отстают: «А что же мы? И мы не хуже многих — / Мы тоже можем много выпивать. / И бродят многочисленные йоги, / Их, правда, очень трудно распознать».

Позднее, в 1973 году, поэт еще раз сравнит (хотя опять же с горькой иронией) советский народ с индусами и их религией: «Но, как индусы, мы живем / Надеждою смертных и тленных, / Что если завтра мы умрем, / Воскреснем вновь в манекенах»^ («Баллада о манекенах»). Да и в 1971 году в черновиках «Песни певца у микрофона» лирический герой говорил: «А я индус — я заклинатель змей: / Я не пою, а кобру заклинаю» (АР-3-142). Поэтому «передо мной любой факир — ну просто карлик» (1964).

В целом же идея отождествления лирического героя с индийским йогом также была заимствована Высоцким из «Золотого теленка» (глава VI. «Антилопа-Гну»), где Остап Бендер дает представления в качестве «жреца (знаменитого бомбейского брамина — йога)» и «индийского факира». Однако в конце романа Остап хотя и получает желанный миллион, но выглядит растерянным и идет к индийскому философу, чтобы узнать, в чем состоит смысл жизни.

Кроме того, в главе «Антилопа-Гну» Остап Бендер именует себя Иоканааном Марусидзе и сыном Крепыша. Что это означает? «Почему Иоканаан — ясно: Иоанн Предтеча, почему Марусидзе — еще ясней: Марусидзе в переводе Марусьев, то есть сын Девы Маруси. Что же касается таинственного сына Крепыша, то это указание не на биологическую, а на духовную связь Крестителя со Спасителем: “Идущий за мною сильнее меня”»[2422] (кстати, «Мария» фигурирует и в полном имени Остапа: Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей). А в «Песенке про плотника Иосифа» (1967) лирический герой выступит в роли мужа Девы Марии.