Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

И заканчивается «Сказка о том, как лесная нечисть приехала в город» подтверждением того факта, что вурдалак, даже если спрячет клыки, все равно останется вурдалаком: «Найдя себе вдовушку, выпив ей кровушку, / Спал вурдалак на софе» (вспомним заодно «Мои похорона»: «В гроб вогнали кое-как, / А самый сильный вурдалак <…> Сопел с натуги, сплевывал / И желтый клык высовывал»). А перед этим говорилось, что «Леший пил, надирался в кафе». Речь идет о Галерее Гранд-отель (Москва): «Поели-попили в кафе Гранд-отель, / Но Леший поганил своими ногами, / И их попросили оттель». Позднее такую же ситуацию поэт воссоздаст применительно к самому себе в стихотворении «Я был завсегдатаем всех пивных…» (1975): «Меня не приглашали на банкеты, / Я там горчицу вмазывал в паркеты, / Гасил окурки в рыбных заливных / И слезы лил в пожарские котлеты» (если леший «поганил своими ногами», то лирический герой «горчицу вмазывал в паркеты»). Да и в «Сказочной истории», где речь шла о банкете в «белокаменных палатах», поэт сетовал: «Если ты не из банкета — / Ох, с тебя сдерут за это!».

***

Вернемся вновь к тождеству образов судьбы и любимой женщины, которое видно также при сопоставлении песни «Про любовь в каменном веке» (1969) и «Песни о Судьбе» (1976): «Ведь ты глядишь, едва лишь я усну, / Голодными глазами на меня» (АР-7-9) = «За мною пес — судьба моя, больна и голодна. <.. > Глядит — глаза навыкате, и с языка слюна» (АР-17-130).

Герой изнывает от соседства с женой и судьбой: «Нет, правда, это скоро надоест» /2; 472/ = «Морока мне с нею» /5; 104/, - и хочет их прогнать: «Клянусь, я прогоню тебя домой» (АР-7-5) = «Я гнал ее каменьями, но жмется пес к колену» /5; 104/. Причем клянется он и во второй песне: «Я зарекался столько раз, что на судьбу я плюну» (черновик: «И не однажды клялся я, что на судьбу я плюну»; АР-17-130).

Успокаивается же герой только тогда, когда его жена-людоедка и судьба засыпают: «Спокоен я, когда ты крепко спишь» /2; 471/ = «Она, когда насытится, всегда подолгу спит. / Тогда я — гуляю..»/5; 104/.

Поэтому неудивительно, что в черновиках «Песни о Судьбе» судьба напрямую сравнивается с женщиной: «Она, почти как женщина, слабеет от вина», «В обнимочку с нею, / Люблю и лелею» (АР-17-130). И по этой же причине одинаково ведут себя судьба в «Песне о Судьбе» и жена в «Балладе о маленьком человеке»: «Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну, / Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит» = «Цена кусается, жена ласкается, — / Махнуть рукою, да рука / Не подымается» («на Судьбу я плюну» = «жена… махнуть рукою»; «но жаль ее» = «да рука не подымается»; «ласкается» = «ласкается»).

В песне «Про любовь в каменном веке» герой хочет задушить свою жену: «До трех считаю — после задушу!», — а в «Песне о Судьбе» — снести судьбу к палачу: «Пусть вздернет на рею, / А я заплачу!». То есть, по сути, герой собирается совершить жертвоприношение, как и в первой песне: «Судьбу, коль сумею, / Снесу к палачу» = «Я завтра тебя в жертву принесу!» /2; 472/, «Я богу тебя в жертву принесу» (АР-7-7).

Подобным же образом прослеживается тождество «жена = судьба» на примере пары «Семейные дела в древнем Риме» (1969) и «Песня о Судьбе».

В обоих случаях лирический герой сетует на несовместимость с женой и судьбой: «Жить с ней больше не сумею я» (АР-8-105) = «И жить не умею <.. > Мне тяжко под нею» /5; 104 — 105/; «В общем, злобствует, как фурия» = «Хамила, безобразила».

В ранней песне герой хочет бросить жену и завести гетеру, поскольку «у гетер — бедней и явственней, но они не обезумели», в отличие от жены, которая обезумела, так же как и его судьба в «Песне о Судьбе»: «С тех пор она, безумная, — ни дня без стакана» /5; 427/. А самому герою от всего этого плохо на душе: «Из печали скоро выйду я!» /2; 473/ = «Я ликом грустнею» /5; 104/.

Таким образом, любимая женщина часто превращается в судьбу.

Но всё это только одна стороны медали. Есть и другая — более скрытая.

Огромная уродливая старуха Нелегкая («злая бестия») как воплощение судьбы лирического героя мало чем отличается от «мохнатого злобного жлоба», который сидит внутри него («Меня опять ударило в озноб…», 1979).

Говорят, что судьба — это глубинный характер человека[2492]. Если согласиться с таким утверждением, то получится, что Кривая и Нелегкая являются объективациями глубинного характера поэта. Соответственно, в «Двух судьбах» он персонифицирован в образе Кривой и Нелегкой, внешних по отношению к лирическому герою, а в стихотворении «Меня опять ударило в озноб…» — в образе внутреннего двойника героя, который не просто живет внутри него, но и даже слился с ним («Он — плоть и кровь, дурная кровь моя»).