Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Итак, если Кривая и Нелегкая олицетворяют собой характер героя, то и вести они себя должны одинаково: «И лечился я от страха / брагой этою» (АР-1-12) = «Ты, Нелегкая, маманя, / Хочешь истины в стакане / на лечение!» (АР-1-6); «.Дурь свою воспоминаю, / дурь великую» (АР-1-12) = «“Кто здесь?”. Дура отвечает: / “Я — Нелегкая!”» (АР-1-14).

Герой напился до того, что «лежал, чумной от браги. / в расслаблении. <…> Падал я и полз на брюхе», а Кривая с Нелегкой «упали <.. > у бутыли медовухи».

Герой говорит: «А во мне нутро от браги / Всё хихикает» (АР-1-12), — а через некоторое время он скажет о Кривой с Нелегкой: «И хихикали старухи / безобразные».

Герой «воет»: «Взвыл я, душу разрывая: / “Вывози меня, Кривая!”», — а в концовке песни этот глагол применяется и к двум судьбам: «Удалились, подвывая, / Две судьбы мои — Кривая / да Нелегкая». В черновиках же они его преследуют: «А вдогонку, подвывая…» (АР-1-10).

Об одинаковой внешности героя и Нелегкой мы уже говорили в начале главы: «И хоть стал я сыт да тучен…» /5; 454/ = «Вот споткнулась о коренья / От большого ожиренья, / гнусно охая. <.. > “Ты же толстая — в гареме / будешь первая!”».

Все эти переклички подтверждают мысль о том, что лирический герой в этой песне пытается убежать от самого себя, от своего глубинного (негативного) характера, представленного в образе двойника.

Подробнее на эту тему мы поговорим в следующей главе, а сейчас остановимся еще раз на строке «И хоть стал я сыт да тучен…».

Такой же образ лирического героя находим в «Формулировке» (1964): «Наелся всласть, но вот взялась / Петровка, 38», — и в стихотворении «Осторожно! Гризли!» (1978): «Однажды я, накушавшись от пуза…», — где сам будет выполнять функцию Нелегкой для некоего француза в русском кабаке в Париже: «…Очнулся на коленях у француза, / Я из его тарелки ел без вилки / И тем француза резал без ножа. <…> Я сидел надежно, / Обняв его за тоненькую шею, / Смяв оба его лацкана в руке, / Шептал ему: “Ах! Как неосторожно! / Тебе б зарыться, спрятаться в траншею, / А ты рискуешь в русском кабаке!”. / Он тушевался, а его жена / Прошла легко сквозь все перипетии, — / Еще бы — с ними пил сам Сатана, / Но добрый, ибо родом из России»[2495](собственно говоря, это та же самая ситуация, что и во «Французских бесах», 1978: «Меня сегодня бес водил / По городу Парижу <…> Таскал по русским кабакам…»). Как видим, лирический герой действовал по отношению к французу («Я сидел надежно, / Обняв его за тоненькую шею») точно так же, как по отношению к нему действовала его собственная судьба: «И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык» («Песня о Судьбе», 1976), и грусть-тоска, ставшая его судьбой: «Изловчась, мне прыгнула на шею» («Грусть моя, тоска моя», 1980).

Напрашивается также параллель с песней «Про черта» (1966). Здесь черт сел к герою на плечо, а в стихотворении «Осторожно! Гризли!» герой сел к французу на колени, обхватив его за шею. Однако если в первой песне герой сам кормил и «похме-лял» черта (позднее он так же поступит с судьбой в «Песне о Судьбе» и «Двух судьбах»), то и во второй герой ел сам и кормил француза («Я из его тарелки ел без вилки <…> А я совал рагу французу в рот»), а тот пытался прогнать его с колен, как и лирический герой в песне «Про черта»: «Слезь с плеча, а то перекрещусь!». Кроме того, если про француза сказано, что он «был напуган, смят и потрясен», то лирический герой при вторичном появлении черта, который съездил «к трем вокзалам» за новой порцией коньяка, говорит: «Просыпаюсь — снова он, боюсь» И далее герой высказывает предположение, что он сам может показаться черту… чертом: «Или он по новой мне пригрезился, / Или это я ему кажусь».