И, наконец, если с палачом герой пьет чай, то Кривой он наливает медовуху, причем в обоих случаях занимается самобичеванием, так как испытывает симпатию к Кривой и к палачу: «Посадила на закорки. / Это было даже мило <..>
И упали две старухи / У бутыли медовухи» (АР-1-16) = «Я почти раздавил свой неострый кадык, / Когда в келью вошел этот милый старик» /5; 474/ (а конструкция «это было даже мило» находит еще более точное соответствие в «Палаче»: «Но он залез в меня, сей странный человек, — / И ненавязчиво, и как-то даже мило» /5; 475/); «Я воскликнул, наливая» = «Друг другу льем — беседа льется — благодать!» /5; 474/.Если же сопоставить стихотворение «Палач» с «Песней о Судьбе», то и здесь можно заметить одинаковое обращение с лирическим героем Судьбы и палача. Например, оба «пугаются» его активной деятельности: «Бывают дни, когда я голову в такое пекло всуну,
/ Что и Судьба попятится, испуганна, бледна» = «Когда я об стену разбил лицо и члены / И все, что только было можно, произнес, / Вдруг сзади тихое шептанье раздалось: / “Я умоляю вас, пока не трожьте вены»; и берут его на жалость: «Скулит, глаза навыкате, и слезы — как слюна» /5; 427/ = «Мы гоняли чаи — / Вдруг палач зарыдал» /5; 142/.В свою очередь, и герой одинаково обращается к своим врагам: «Не надо за шею!» /5; 105/ = «Я не очень люблю, / Когда душат меня» (АР-16-192); «Уже сатанею…» /5; 105/, «Плету ахинею,
/ Что ласков я с нею» (АР-17-130), «А сам я наглею» (АР-17-130) = «Я нахально леплю, / Сам себя сатаня» (АР-16-192)[2523]; «В обнимочку с нею, / Люблю и лелею» (АР-17-130) = «Накричали речей / Мы за клан палачей»; «А сам я балдею» (АР-17-130) = «Я совсем обалдел — / Чуть не лопнул, крича»; «Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну» /5; 104/ = «И посочувствовал дурной его судьбе» /5; 140/; «Кричу на бегу: / “Не надо за шею!”» /5; 105/ = «Я кричу: “Я совсем не желаю петлю!” <…> Что завтра — пытка, завтра — казнь, и кончен бег» /5; 474–475/ («кричу на бегу» = «кричу… бег»; «Не надо за шею!» = «не желаю петлю!»).Различие же наблюдается в том, что в «Песне о Судьбе» лирический герой говорит: «Палач мне поверит — / Зайду невзначай»
(АР-17-130). А в ранней редакции «Палача» (1975) так поступит сам палач: «Печальный тихий человек — случайный гость» (АР-16-190). Здесь же герой изъявляет желание повеситься, поскольку не в силах больше биться головой о стену: «Ну хоть бы крюк, ну хоть бы верный ржавый гвоздь» (АР-16-190) (как в стихотворении «Свечи потушите…», 1972: «Иль поглубже вбейте под карниз гвоздок. <…> Без палача / (Палач освистан) / Иду кончать / Самоубийством»). А в «Песне о Судьбе» он сам хочет пойти к палачу, чтобы тот его повесил: «Неужто старею? / Пойти к палачу — / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу».***
Особый интерес представляет сравнительный анализ таких, казалось бы, разных произведений, как «Баллада о брошенном корабле» (1970) и «Две судьбы».
В обеих песнях лирический герой плывет — в образе корабля («С ходом в девять узлов сел по горло на мель») и человека («Берега текут за лодку»).
В балладе ему «брюхо вспорол… коралловый риф», а в черновиках «Двух судеб» он «дно корябнул о корягу — / течь не малая»[2524]
/5; 454/.В балладе он говорит: «Я под ними стою / От утра до утра, / Гвозди в душу мою / Забивают ветра», — а в «Двух судьбах»: «На ветру меня качает».
В первом случае герой мечтает избавиться от ветров: «Захлебнуться
бы им в моих трюмах вином». - а во втором обращается к Кривой и Нелегкой: «Чтоб вы сдохли, выпивая. / Две судьбы мои — Кривая / да Нелегкая!».В балладе герой предполагает альтернативу: «Или с мели сорвать меня
в злости», — а в «Двух судьбах» он просит Кривую: «Вывози меня, Кривая, — / я на привязи!». Причем выражение «на привязи» означает то же, что и «сел по горло на мель».Находит аналогию в «Двух судьбах» и «злобность» ветров («Или с мели сорвать меня в злости»),
поскольку Нелегкая названа «злой бестией». Кроме того, Нелегкой герой говорит: «И ты, маманя, сучья дочка…». И так же он охарактеризует бросившую его команду: «Эти выродки сучьи бросали меня» (вариант исполнения).А одинаковая внешность двух судеб и лирического героя в балладе подтверждает тезис о том, что эти две судьбы являются персонификацией его глубинного характера: «Корпус мой — безобразный,
/ Таи не таи» (АР-4-167) = «И хихикали старухи / безобразные» /5; 462/.