Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Примечательно, что в песне «Про второе “я”» лирический герой высказывает два взаимоисключающих намерения: «Я воссоединю две половины / Моей больной раздвоенной души!». И тут же следом: «Искореню, похороню, зарою, — / Очищусь, ничего не скрою я! / Мне чуждо это ё-мое второе, — / Нет, это не мое второе “я”!». Одно из двух: либо ты «воссоединяешь две половины» и, таким образом, становишься цельной личностью, либо уничтожаешь одну из них, а значит — себя, что в итоге и произойдет в стихотворении «Меня опять ударило в озноб…».

Тема негативного двойничества разрабатывается также в стихотворении «Дурацкий сон, как кистенем…» (1971), которое необходимо сопоставить с «Меня опять ударило в озноб…». В этом стихотворении вновь встретится эпитет дурацкий, но уже в форме наречия: «Все объясненья выглядят дурацки». И если здесь герой говорит: «Такое не приснится и Стругацким», — то и раннее стихотворение начинается с упоминания дурного сна: «Дурацкий сон, как кистенем…».

Если в первом случае лирическому герою «противно, как во сне, / В котором продал» /3; 315/, то во втором он говорит: «И всех продам гуртом и в одиночку».

В первом случае герой «трусйл и трусил. <…> Мне было стыдно, как во сне, / В котором струсил», и в черновиках второго представлена такая же характеристика двойника: «Он мелочен, расчетлив и труслив» /5; 550/. Такое же сходство наблюдается в следующих цитатах: «А я и не подозревал / В себе такое. <…> Я перед сильным лебезил, / Пред злобным гнулся» = «Во мне живет мохнатый злобный жлоб»; «А слабых мучил» = «И стану я расчетлив и жесток».

В обоих произведениях герой стремится разделаться со своими врагами: «Ударю я не как во сне — / Упруго» (АР-8-69) = «Я в глотку, в вены яд себе вгоняю», — несмотря на то, что его бросает в дрожь: «Я вымыл руки — он [сон] в спине / Холодной дрожью» = «Меня опять ударило в озноб», — как в черновиках «Баньки по-белому» (1968): «Ох, знобит меня в бане от прошлого» з^?, - где героя ударило в озноб от былой веры в Сталина, который живет внутри него, в том числе в виде татуировки на телеЗ⁸; в стихотворении «Я скольжу по коричневой пленке…» (1969): «Я проснусь — липкий пот и знобит» (здесь предвосхищена смысловая связка «сон — озноб» из стихотворения «Дурацкий сон…»; а «липкий пот» упоминается и в черновиках «Горной лирической», 1969: «.. Что слабость липкую я смог / В себе убить»; АР-2-60); и в черновиках «Диагноза» (1976): «Мне сердечное светило улыбнулося с портрета, / И меня заколотило, зазнобило от стыда» (АР-11-50).

Однако самое первое появление «липкого пота» обнаруживается в наброске 1966 года, где лирический герой, так же как в стихотворении «Дурацкий сон…», видит себя во сне тираном: «Мне приснился сон, будто я — Наполеон! / Я проснулся весь в поту холодном» /1; 571/ = «Дурацкий сон <…> в спине / Холодной дрожью. <…> Я перед сильным бил поклон, / А слабых мучил» (АР-8-67).

Наблюдается также примечательная перекличка стихотворения «Меня опять ударило в озноб…» с «Песней про стукача» (1964), где лирический герой говорит о «внешнем» негативе — стукаче как агенте власти, который первоначально прикинулся другом: «А мы — его мы встретили как брата! / А он назавтра продал всех подряд…». И то же самое говорит герой о себе, когда его одолевает «внутренний» негатив (мотив «власть во мне»): «И всех продам гуртом и в одиночку»[2628]. Неудивительно, что при этом лирический герой использует одни и те же речевые обороты — в надежде, что ему удастся добраться до своего врага: «Я сохраню хотя б остаток сил» (черновик: «Я сберегу хотя б остаток сил» /1; 407/) = «Но я собрал еще остаток сил — / Теперь его не вывезет Кривая». Такое же намерение будет у него в песне «Ошибка вышла»: «Нет, надо силы поберечь, / А то ослаб, устал». Впервые же этот мотив появился в стихотворении «Путешествие в будущее в пьяном виде» (1957): «Собрав остаток сил и воли, / Я встал — и снова вихрь понес»[2629]^[2630][2631]. Кстати, здесь же предвосхищен мотив алкоголя, который получит развитие в «Песне про стукача» и стихотворении «Меня опять ударило в озноб…»: «Он пил, как все, и был как будто рад», «Я в глотку, в вены яд себе вгоняю». А между двумя последними произведениями наблюдается еще одно важное сходство — стремление лирического героя уничтожить стукача и внутреннего двойника: «Ведь это я привел его тогда, / И вы его отдайте мне, ребята!» = «Я в глотку, в вены яд себе вгоняю — / Пусть жрет, пусть сдохнет — я перехитрил!»/¹.

Более того, негативный двойник напрямую приравнивается к фашистам, так же как и советская власть (врачи) в повести «Дельфины и психи»: «Он мелочен, расчетлив и труслив, / Жесток и подл, как капо в Бухенвальде»/² = «Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах…» /6; 25/.