Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

Приведем еще несколько перекличек с шахматной дилогией: «Хватит, брат, обороняться, — / Пропадать так пропадать'. / Коля, нечего стесняться, — / Колья начали ломаться, — / Надо. Коля, нападать!» = «Чует мое сердце — пропадаю, / Срочно нужно дамку провести» /3; 391/. Такая же ситуация возникала в «Том, кто раньше с нею был»: «К чему задаром пропадать? / Ударил первым я тогда». Во всех трех случаях лирический герой чувствует, что оказался на краю гибели, и решает перейти в атаку (а призыв «Надо, Коля, нападать!» также находит аналогию в «Чести шахматной короны»: «Ход за мной — что делать? Надо, Сева'.»)

В черновиках песни «Про двух громилов» братья обращаются к наседающей на них толпе: «Эх, держитеся, ребята» (АР-8-82). А в «Том, кто раньше с нею был» герой крикнул своим врагам: «Держитесь, гады! Держитесь, гады!». Приведем еще некоторые сходства между этими песнями: «Иду с дружком, гляжу — стоят, — / Они стояли молча в ряд, / Они стояли молча в ряд — / Их было восемь» = «Эй, братан\ Гляди — ватага»: «Валюха крикнул: “Берегись!”» = «Гляди в оба, братень!»; «Мне кто-то на плечи повис» = «Со спины заходят».

В свете сказанного становится ясно, что перед нами — не ролевые персонажи, а один и тот же лирический герой Высоцкого, прикрывающийся разными масками, и одна и та же ситуация «Я и мой друг/брат против врагов».

Кроме того, в песне «Про двух громилов» у главных героев «от могучего напора / Развалилась хата», и во время шахматного матча возникает похожая ситуация: «Он мою защиту разрушает — / Старую, индийскую — в момент» (а защита упоминается и в первой песне: «Хватит, брат, обороняться»').

Подобно Прову и Николаю, лирический герой в шахматной дилогии — силач, которого боятся: «Все от мала до велика / Прячутся в овраге» = «Ну, еще б ему меня не опасаться, / Когда я лежа жму сто пятьдесят!».

В обоих случаях присутствует мотив выпивки: «Что же братьям объяснил он — / Без бутылки не понять!» /3; 330/ = «Эх, сменить бы пешки на рюмашки — / Живо б прояснилось на доске! <…> Под такой бы закусь — да бутылку!» /3; 175 — 176/. Этот же мотив встречается в других произведениях: «Нет, без хмельного не понять / Пойти бутыль побольше взять?» /2; 78/, «Чтоб во всем разобраться, / Нужно сильно напиться!» /1; 76/, «О да, я выпил целый штоф / И сразу вышел червой» /2; 101/.

Обе песни заканчиваются перемирием враждующих сторон: «Мужичье их попросило / Больше бед не сотворять» = «И хваленый, пресловутый Фишер / Тут же согласился на ничью».

И, наконец, если в песне «Про двух громилов» Николаю помогает его брат Пров, то в шахматной дилогии главный герой благодарит своего «заводского друга», который подготовил его к матчу.

В стихотворении «Снова печь барахлит…» (1977) лирический герой также упоминает своего брата: «Я мерзавец, я хам, / Стыд меня загрызет. / Сам дубленку отдам, / Если брат привезет». Кстати, характеристика мерзавец встречается и в песне «Про двух громилов»: «Пров ломается, мерзавец, / Сотворивши шкоду» (похожим образом охарактеризован его брат: «Николай, что понахальней, / По ошибке лес скосил»; и так же называет себя сам лирический герой в «Чужой колее»: «Но почему неймется мне? / Нахальный я»[2698]), — и в свете сказанного ее можно назвать автохарактеристикой, которая присутствует и в «Марше космических негодяев». Сравним с аналогичной самокритикой Высоцкого в письме к И. Кохановскому (1965): «Сука я! Гадюка я! Пад-люка я!»[2699]), — и с воспоминаниями его соседа по лестничной площадке Теодора Гладкова об июле 1980 года: «Я был в командировке в Берлине. О том, что происходило в начале июля, знаю со слов жены. Володя сильно запил. Пришел с очередной просьбой “налей” к моей жене. Она принялась его кормить. И тут он вдруг заплакал: “Я такая гадина, такой подлец… У Марины во Франции умерла старшая сестра Таня — от рака. Я дал слово, что приеду на похороны. А не могу — видишь, в каком я состоянии…”. Самое обидное — все документы, паспорт на выезд были уже получены»[2700].

А насчет «хамства» Высоцкого («Я мерзавец, я хам») высказывался и Михаил Шемякин: «Володя — он ведь такой, в своем характере он воплотил все уникальные черты, неповторимые, русского народа. Он так глаз прищурит — хитрый глаз! Ох, хитрый! Если захочет нахамить — уж я сам хам, мне и то становилось неловко!»[2701]. Об этом же говорится в начальном варианте «Палача» (1975): «Я совсем охамел, / Чуть не лопнул, крича, / Я орал: “Кто посмел / Притеснять палача?!”» (АР-16-192), — и в «Песне о Судьбе» (1976), где поэт переносит на судьбу свои собственные повадки, которые он продемонстрирует также в «Истории болезни» и других песнях: