Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект

В то же время в другой «анкете» (о которой говорит Вадим Туманов), изначально не предназначенной для посторонних глаз, он позволил дать себе волю, назвав Ленина самым ненавистным человеком, ведь именно он был основателем советского государства и того режима, который впоследствии глушил и Высоцкого. Как вспоминает Туманов: «…мы с Володей и с Аксеновым спорили: сколько продержится эта ерунда (социализм)? Я говорю: “Спорим, на ящик коньяка — обязательно рухнет!”. А Вовка: “Да я тебе целую машину привезу… Только система устоит… ”»41.

Итак, на данном этапе можно сделать предположение, что, находясь в состоянии крайнего отчаянья от невозможности пробиться сквозь «ватную стену», как он сам называл чиновничий аппарат, Высоцкий сдается и пишет упомянутые Д. Карапетяном «нужные» стихи — с Лениным и красными знаменам^² — в надежде, что хоть их-то, наконец, опубликуют (в «Песне автомобилиста» встретятся такие строки: «Но понял я: не одолеть колосса. / Назад, пока машина на ходу!»). Но, к счастью, находит в себе силы отказаться от такого шага и решает продолжить борьбу.

Более того, у нас есть возможность установить примерное время написания этих «нужных» стихов. На одном из частных концертов, рассказывая про свою «Детскую поэму», посвященную Ивану Дыховичному, Высоцкий упомянул такую деталь: «Одно время, когда уж меня прижали совсем, я начал писать детские стихи»[88]^[89]. А работа над поэмой была начата в середине 1970 года /3; 37/, то есть примерно в то же время, когда была заполнена пресловутая анкета… Впрочем, Высоцкий говорил Карапетяну, что написал «нужные» стихи «под ноябрьские праздники», то есть, видимо, чуть позже анкеты… Трудно сказать, имелась ли в виду та самая «Детская поэма» (так как никаких вариантов с красными знаменами и Лениным там нет — есть лишь «пионервожатый Юра», да еще пародийные строки: «Гневный протест в “Пионерку” пошлем / Или вообще — в “Комсомолку”!») или какой-то другой текст, действительно уничтоженный.

Высоцкий же в 1970 году, помимо написания стихов с Лениным и красными знаменами, сыграл роль революционера Сухэ-Батора — своего рода «монгольского Ленина» — в радиоспектакле Феликса Бермана «Богатырь монгольских степей», запись которого (в Государственном Доме радиовещания и звукозаписи Гостелерадио СССР) состоялась 20 января 1970 года, то есть за пять месяцев до заполнения анкеты. В свете сказанного можно рассматривать эту роль как вынужденный шаг, рассчитанный на то, что власти отменят официальные запреты на публичные концерты и дадут возможность сниматься в кино. А пока Высоцкий был вынужден участвовать в радиоспектаклях и озвучивать фильмы — такие, как, например, картина Евгения Осташенко «Ильф и Петров» (киностудия «Центрнаучфильм», 1969), где он читал текст от автора (кстати, в титрах фамилия Высоцкого не упомянута).

Итак, ответ «Ленин. Гарибальди» был частично продиктован отчаяньем от безысходности. Вот что вспоминает составитель анкеты Анатолий Меныциков: «На вопрос: “Что тебя в последний раз огорчило?” Высоцкий ответил: “Всё”. Вот это “всё” нуждается в комментариях. Семидесятый год был, наверное, наиболее суровым для Высоцкого — именно на него падает пик неприятия его. Теми, кто тогда “руководил” культурой. Он записал в “Мелодии” большое количество песен, но вопрос о выпуске диска-гиганта всё оттягивался <.. > ему запрещали выступать, причем запрещали унизительно. Он, например, выезжал в отдаленный район — тогда у него еще не было машины, ехал на перекладных — и сталкивался с объявлением: концерт отменяя-ется в связи с болезнью артиста Высоцкого. Таких отмен было много. Поэтому он так выдохнул это слово: “Всё!”²*⁴.

Меныциков вспоминает также: «“Всё” — это не печатали ни строчки! Я помню, что в газете “Советский спорт” появилась статья об альпинистах, которая называлась “Лучше гор могут быть только горы…”. Радости Высоцкого не было предела! Он вырезал этот заголовок. Он с ним носился!

— Меня напечатали!

“Всё” — это отменяли концерты! Я однажды попросился с ним на концерт… Знаете подмосковный Калининград? <…> Приехали мы в этот город, подъезжаем к Дому культуры — и такая картина: стоят люди и висит объявление: “В связи с болезнью артиста Высоцкого концерт отменяется”.

А ведь Володя звонил перед самым выездом:

— Ну как, всё в порядке? Все билеты проданы? <.. >

Володя вышел из машины, быстро вернулся — и сказал только одно грубое слово… Он очень огорчился, курил одну за одной, и за все время, пока мы ехали домой, не сказал ни одного слова.

Еще был такой случай… Я сидел за столом, курил. Володя выходит из гримерки. Спрашиваю: “Ну, как дела?” — такой дежурный вопрос… А Володя сел в кресло рядом — и вдруг выдал монолог минут, наверное, на десять! Как ему всё осточертело. Как ему жить и дышать не дают! Как каждый день удары — под дых! И этот его монолог был наполнен таким отчаяньем! Что же огорчало? — “Всё!”»[90]^[91][92][93][94][95][96]

Обратим внимание на фразу: «Володя вышел из машины, быстро вернулся — и сказал только одно грубое слово…».