Гвоздика поднимается вверх — и вновь среди децибеллозабушевавшегося подпарусного моря продолжает свое плавание сикомороовальное судно.
У буфетной стойки троица студентов, решившая в очередной раз завоевать следующий приз, и присоединившиеся к ним еще двое друзей, вдохновенно разыгрывают батальную инсценировку — высадку союзных войск в Нормандии; «окопавшиеся» по од-; ну сторону стойки жилетка и дипломат яростно поливают из «ручных пулеметов» и забрасывают «гранатами» атакующие их силы «противника»: лязгающего гусеницами и урчащего мотором стреляющего на ходу стриженного «Шермана»; бомбящую обороняющихся «летающую крепость», бейсбольную кепку, и трещащую из автоматической винтовки в пылу наступательного порыва «пехоту», студента в защитного цвета куртке.
Рядом, у холодильного прилавка, визжит и стонет в ударно-джазовом ритме организованный ниисотрудниками вокально-инструментальный ансамбль. Маленький вертлявый представитель технической интеллигенции в кофте-лапше виртуозно водит по своим крупным зубам пластмассовой рукояткой отвертки, производя звучание ксилофона. Его рыжеусый, с меланхоличновыутюженным лицом товарищ выбивает размеренными ударами своего лба о пустую канистру дребезжаще-рыдающие звучания. Пронизывающим плачем поддерживает ударника в трясущихся руках седого маленького старичка — Виссариона Гурьевича, виолончель. А в центре ВИА, под руководством поднявшегося на остов прилавка и размахивающего большими костистыми руками помятого гражданина в тирольке, стоят одной плотной стеной и хрюкают на три голоса — бордовый галстук, кожаный пиджак и галстук в горошек.
А еще дальше, за холодильным прилавком, кружится минихоровод. Пьяных Сосьет с подругой несут в танце-конвульсии их кавалеры — щупленький работник речного пароходства в тельняшке, широконосый с покатым телом мужчина в панамке и сутулый буравящеголовый бородач. От хоровода исходят нестройные рулады протяжного кваканья.
Гвоздика опускается. Снова тишина. Триера замедляет ход и останавливается.
— Неплохо, ребята, — хвалит студентов Молекула. — Это мне живо напомнило высадку морского десанта в Инчоне, кажется, я пятидесятом. Там тоже жарковато было, — он слегка ослабляет на себе шейный платок. — Настоящий боевой натурализм. Поздравляю!.. Ну, а чем еще нас сможете порадовать?
— А чего попросите, — отвечает жилетка, распрямляя плечи. — Когда со стимулом, да без пристяга — мы все сможем.
— Чудесно! — одобрительно глюкает губами Молекула. — Тогда так. Сыграем в павианов. Игра для вашей души и темперамента, — прыжки друг через друга, — прыжок и крик, прыжок и крик. Действуйте, юность!
Студенты, выпаливая в воздух мощные заряды обезьяньих криков, с рабочим энтузиазмом принимаются за прыжки, а Виктор Вильямович Молекула, повернувшись в другую сторону, обращается к научным сотрудникам.
— А вам, господа, должен сказать следующее, — лицо Виктора Вильямовича принимает строго-располагающее выражение. — В исполненной вами композиции четко прослеживается организованность, порядок, сыгранность и научный подход к делу. Во всем этом чувствуется рука незаурядного, пользующегося заслуженным авторитетом руководителя. — Молекула смотрит на бордовый галстук. — Вот вы, скажите мне пожалуйста, какой агрегат у вас на работе является наиболее звучным?
— У нас, уважаемый Виктор Вильямович, — бордовый галстук, полный собственного достоинства, поправляет галстук, — все приборы поют. У каждого своя музыка. Осцилограф, например, флейтою звучит, ЭВээМы — трубой, а циклотрон — как орган кафедральный. Заслушаешься.
— Спасибо, спасибо за приобщение к музыкально-техническим тайнам, — признательно наклоняет голову Молекула. — Да, я не ошибся, — с симпатией окидывает он взглядом ниисотрудников. — Вы и ваши коллеги творчески одаренные люди. И мне доставит огромное удовольствие послушать в исполнении такой великолепной группы звучание столь замечательного научно-храмового органа.
Раскручивается и набирает звуковую силу вслед уходящей в обратный путь триеры маховик живой пятиголовой гидры-циклотрона.
Побарабанивая пальцами свободной руки по подлокотнику и покачиваясь, Молекула обозревает взглядом свою подпарусную планету. Шумят, гудят, плещутся, колышатся под ним реки хрюканья, поля гавканья, леса чавканья, горы мычания, моря карканья, континенты кваканья, океаны блеянья…
Триера подходит к причалу-эстраде, и владелец судна, помахивая гвоздикой встречающим его во главе с Шуйцой и Александрой, Упруго спрыгивает на берег. Поднявшаяся на площадку корабельная команда ставит сикоморовый парусник-престол на свое место и, убрав из-под него отполированные технические принадлежности, растворяется в свите.
— Ну, вот и все, дождались… — говорит Коля, провожая взглядом прыгающих со сцены в толпу, счастливых лауреатов закончившегося конкурса. — Скоро от призов совсем ничего не останется… Можно собираться домой…