Эныч

Разом сорвавшиеся с места «авангардисты» мгновенно достигают дверного проема и, пока, подгоняемая Колиными возгласами команда дяди Луки неорганизованно торопится в том же направлении, бегут обратно, выволакивая из каморки грузный рулон серой парусины, облупленный газовый баллон, а также сплюснутый в огромную квадратную лепешку жестяной охающий экс-бак и ворох грязных отсыревших канатов.

Пробывшая в кладовой с добрых пять минут бригада дяди Луки выносит, наконец, на сцену свой материал: сломанную стремянку, несколько дырявых ватников и долгий чугунный прут от забора. Под руководством своего капитана приступает к осуществлению замысла.

У кресла главного устроителя празднества идет заинтересованный разговор.

— Халтурку гонят наши лукианцы, Виктор Вильямович, — делится наблюдениями Шуйца. — Хижину дяди Тома лепят. Ни огонька, ни выдумки. А вот художники что-то загадочное мастерят. Смотри-ка: бак разогнули, материю кроят, к баллону прислушиваются. Ньютоны, право слово! Может, оказать им, Виктор, наше доверие — из моего «Бенца» и Александровой «Вольво» восьмиколесный «Роллс-Ройс» вычинить?

— А я не согласна. Мне нравятся, которые дом строят. Какой у них распорядительный толстячок капитаном! — длинный розовый взгляд Александры скользит по частям тела курсанта Саши, крепящего чугунное древко. — А твои авангардники, Шуля, все заросшие и какие-то перекошенные!

— Сужденья, — назидательно поднимает палец Молекула, — глупей не может быть — по внешности о существе судить! Твои взгляды, моя Александра, должны основываться не только на зыбких пожеланиях плоти, но и на здоровом фундаменте твоего качественного положения. Да и ты, мой сенешаль, откровенно огорчил меня своей попыткой склонить весы беспристрастия. Нет, дети мои, нет. Вы не правы. Пока я жив, на сцене будут править мир и право.

Поджав под сиденье свои беломантиевые ноги, Виктор Вильямович кладет руки на ребра-подлокотники и застывает в позе Рамзеса Второго. К тронному месту капитанской походкой подходит дядя Лука.

— Ну вот. Мы все сделали, — просто говорит он. — Это шалаш.

В левом от жюри и правом от смеющейся публики углу помоста, рядом с выстроившимися по ранжиру строителями, распласталось в шпагате маленькое кривое сооруженьице, украшенное стремящимся к потолку чугунным шпилем.

Александра прыскает в хвост. Принявший вид клубного динамика Шуйца с невозмутимым лицом подходит к тряпично-чугунному лукианскому жилищу, оглядывает его сверху, пригибается, смотрит внутрь и, брезгливо поведя носом, хлопает по плечу подвернувшегося под руку Колю:

— В яранге не погаснет свет!

Воспринявший удар Шуйцы как знак присвоенного изделию качества, обрадованный Коля выпаливает слова благодарности:

— И на Марсе будут яблоки расти!

— Ш-Ш-Ш Ш ШIII!.. — слышится с противополжного конца эстрады. Шуйца и Коля поворачиваются на звук и вместе открывают рот.

Неправильный серый пузырь, оплетенный паутиной веревок, дрожа и волнуясь, гуляет по сцене и, вбирая в себя таинственный корм, округляется в желании оторваться от досок.

— Ты время не забыл, Шуйца мой верный? — звучит насмешливый голос Молекулы.

— Время! Время, друзья! — кричит встрепенувшийся динамик. Шипение прекращается.

К креслу жюри, указывая на застывшее в полуметре над полом сосискообразное тело, шагает угрюмобородый Авангардий.

— Мы просим минуту для завершающего детище мазка.

— Сожалею, но ничего не могу поделать, мастер Авангардий. Закон — не дышло. К тому же ваш замысел жюри понятен. Сможете доносить свое детище, если пожелаете, после объявления приговора.

Молекула поднимает над сванкой гвоздику и сам объявляет:

— За смелое и конструктивное воплощение вековечной мечты человечества — полета в Йоханнесбург — команда Авангардия награждается очком!

Молекула обращает взор в зал.

— Как общество? — спрашивает он. — Согласно ли с таким моим решением? И нет ли в нем предвзятости? Игры?

— Согла-асны-ы!!. Верно говоришь, Вильямыч! Правильно решил! Долой Луку, долой шалаш! Уши им за туфту поотрезать! Молодцы, бороды! Лихой пузырь из дерьма выточили, мать иху мать! Эх, Андрюша, да нам ли быть в печали, играй гармонь, тра-тататата!..

У шалаша вызревает мятеж. Николай Кувякин рвет воздух возле ворота свой рубашки.

— Нет… Пять-пять!.. Я больше не шестерка! Все… Пять-пять… Я больше не могу!! — Коля простирает руки к брезенту потолка. — Говорил я… человеческим языком вам… метро надо делать, метро! И шпалу нашли, и гонку, и кабель с катушкой! А вы? «Дядя Лука-а! Шала-аш! Дядя Лука-а!..» Мундели! Ни своего голоса, ни своего «я», ничего святого! Пляшете под чужую сурдинку — и видеть ничего не видите!

Коля опускает руки и тычет от бедра прутиком-пальцем в сторону Волохонского, поздравляющего возле кресла Молекулы капитана соперников.