Эоловы арфы

Энгельса одолевало множество дел и забот. Почти две недели назад, двадцать третьего августа, Маркс уехал из Кёльна в довольно длительное и далекое путешествие по делам газеты, переложив на плечи друга все многосложные и многотрудные обязанности главного редактора «Новой Рейнской газеты». Надо чуть не ежедневно писать статьи в очередной номер, поддерживать связь с корреспондентами, следить за немецкой и зарубежной прессой, думать о том, где найти деньги, чтобы своевременно заплатить авторам и сотрудникам, но прежде всего, конечно, приходится читать огромное количество рукописей и редактировать, редактировать, редактировать… А тут опять дурацкий вызов к следователю! Бросить бы эту бумажку в корзину. Весной, в апреле, когда после всего лишь месячного пребывания в революционном Париже они с Карлом, влекомые успешными мартовскими восстаниями в Вене и Берлине, как и всем вдохновляющим ходом революции на родине, поспешили снова сюда, в Кёльн, чтобы издавать ежедневную политическую газету, задуманную как рупор революции, — весной, в апреле или мае, он, конечно же, бросил бы эту бумажку в корзину. Но теперь, в сентябре, увы, невозможно: контрреволюция набирает силы, наглеет, всюду переходит в наступление, и потому надо сделать все, чтобы сохранить за собой газету. Уж так и быть, придется потратить на каналью следователя часа полтора-два бесценного редакторского времени…

Энгельс почти выбежал из здания на Унтер-Хутмахер, 17, где находилась редакция, и широко зашагал к Дворцу юстиции. По дороге старался вспомнить, какой это по счету вызов. Шестого июля первыми вызвали Маркса и Корфа, ответственного издателя. Дня через три-четыре — владельца типографии Клоута и всех одиннадцать наборщиков. Потом — уже порознь — опять Маркса и Корфа. Третьего августа — Дронке и его, Энгельса. Дронке не было тогда в Кёльне, поэтому он явился один. Дней через десять побывал там и Дронке. И вот наконец снова вызван он. Это сколько же получается? Семь вызовов. А сколько человек? Шестнадцать! А сколько времени убито? Тут уж и не подсчитать… «Обер-прокурор Кёльна господин Цвейфель и шесть жандармов, которых наша газета якобы оклеветала пятого июля в статье «Аресты», право же, со всеми своими потрохами не стоят таких дорогих человеческих затрат», — зло усмехнувшись, подумал Энгельс.

…Не дожидаясь медлительного швейцара, он рванул входную дверь и, перемахивая через две ступеньки, поднялся на второй этаж, где находился уже знакомый кабинет уже знакомого следователя.

Постучал. Вместо ожидаемого «войдите!» за дверью послышались шаги, и она распахнулась.

— Прошу извинить, господин Энгельс, — тоном искреннего сожаления сказал появившийся на пороге следователь, — но исполняющий обязанности полицей-директора господин Гейгер распорядился, чтобы вы, не задерживаясь у меня, прошли прямо к нему.

— Это еще зачем? — спросил Энгельс, доставая из бокового кармана повестку. — У меня же вызов к вам.

— Не могу знать. Таково распоряжение исполняющего обязанности. Поверьте, я весьма сожалею, что буду лишен удовольствия новой беседы с таким интересным человеком, как вы.

— Верю, верю, охотно верю, — грубоватой скороговоркой пробормотал Энгельс. — Где кабинет Гейгера?

— Кабинет исполняющего обязанности полицей-директора в самом конце коридора.

Вильгельм Арнольд Гейгер в «Новой Рейнской» был всем хорошо известен. Это он в самом начале расследования, в июле, будучи тогда еще рядовым следователем, допрашивал многих сотрудников газеты. Это он после первого допроса Маркса и Корфа вместе с прокурором Геккером и полицейским комиссаром принимал участие в обыске помещения редакции. Это он же, наконец, во время обыска обнаружил злополучный листок бумаги с тезисными записями для статьи «Аресты». Видимо, за эту находку, за рвение в расследовании дела «Новой Рейнской газеты» и получил он такое повышение по службе. Его имя уже не раз мелькало на страницах газеты. Энгельс вспомнил, шагая по коридору, что весьма насмешливо Гейгер был затронут в той самой статье «Аресты», из-за которой загорелся весь сыр-бор, и еще несколько раз потом. Встреча с таким человеком не обещала ничего хорошего. Но Энгельса сейчас гораздо больше занимало то, почему его вызвал следователь, а хочет с ним говорить сам исполняющий обязанности полицей-директора. Видимо, предстоящему разговору или допросу придается особое значение. Но какое? И почему?..

— А-а, господин Энгельс, — с преувеличенной радостью и любезностью поднялся навстречу из-за стола Гейгер. — Вы очень пунктуальны. Четыре часа четыре минуты. Четыре минуты вы, конечно, потратили на разговор со следователем Лёйтхаусом?

Это был крупный, чиновного вида мужчина лет сорока пяти, уже несколько отяжелевший, рыхловатый, с выраженном заученного доброжелательства на бледном, очень подвижном лице.