Эоловы арфы

Гейгер откинулся в кресле и засмеялся:

— Почему — даже?

— Да потому, что в тюрьме-то человек уж вовсе безопасен для вас, а вы все боитесь. Что же вы разрешаете там читать? «Кёльнскую газету»? Если так, то за каждый прочитанный арестантом номер вы должны сокращать ему срок заключения на месяц. Ведь там на каждой странице опасная для здоровья доза пошлости, глупости и скуки!

Гейгер продолжал тихо смеяться, глядя на Энгельса так, словно перед ним расшалившийся проказник.

— А что, господин исполняющий обязанности шеф-редактора, если разрешить доступ вашей газеты во все тюрьмы Пруссии, это еще более повысило бы ее тираж?

— Бесспорно! Ведь с каждым днем в тюрьмах все больше оказывается честных людей и настоящих революционеров, которые с удовольствием стали бы читать нашу газету.

— Так, так, так, — неопределенно промямлил Гейгер.

Они оба помолчали. Энгельс подумал: «Какого черта он тянет! Ведь я еще не все статьи сдал в завтрашний номер». Гейгер решил: «Ну что ж, пора приступать к главному».

— Господин Энгельс, — сказал он проникновенным тоном, — вы умный человек и вы прекрасно понимаете, что мятежи, беззакония, рост тиража вашей газеты, сатирические антиправительственные стихи — все это уходит в прошлое. Посудите сами, — он взял из пачки еще одну газету, то была вчерашняя, за третье сентября, «Газета кёльнского Рабочего союза», — даже среди ваших рядов начинают раздаваться трезвые и разумные голоса. На недавнем заседании Рабочего союза член Союза Левис заявил, — Гейгер нашел на странице нужное место и внятно прочитал: — «Многого можно достичь при современных отношениях без больших трудностей; если уделять особое внимание воспитанию, то можно устранить различия между сословиями»… Вы слышите, господин Энгельс, ваши единоверцы говорят уже не о ружьях и баррикадах, а о воспитании. Воспитание — вот локомотив прогресса, утверждают они!

— Я знаю об этом выступлении, — махнул рукой Энгельс. — Мне о нем рассказывал наш корректор Карл Шаппер.

— Корректор «Новой Рейнской» и одновременно заместитель председателя Рабочего союза? — не без лукавства спросил Гейгер.

— Да, и заместитель. — Это был факт, общеизвестный в Кёльне. Рассказывал и о том, какой отпор он дал воспитательной речи Левиса.

— Смею вас уверить, — Гейгер осторожно протянул по направлению к собеседнику руку, — это прежде всего потому, что сам Шаппер чрезвычайно невоспитанный человек. И вообще, господин Энгельс, вы никогда не задумывались, в какую компанию вы угодили в редакции «Новой Рейнской газеты»?

— Что вы хотите этим сказать, господин исполняющий обязанности? настороженно спросил Энгельс.

— Я хочу сказать, задумывались ли вы о том, что за люди окружают вас в редакции… Тот же Шаппер! Он дважды сидел в тюрьме. А Вильгельм Вольф, член вашего редакционного комитета! Тоже два раза сидел, причем первый раз его осудили на восемь лет, но помиловали через пять лет из-за болезни. И оба они не закончили курса в университетах. А Веерт даже не окончил гимназии. Неучи!

— В таком случае, к числу неучей отнесите и меня, — с насмешливой покорностью склонил голову Энгельс. — Ведь я, как Веерт, тоже не окончил даже гимназии.

— Как? — изумился Гейгер. — А ваша всем известная в Кёльне эрудиция, знание языков…

— Да, кое-что мне удалось приобрести, но все это — шутливо, вне наших прекрасных официальных очагов просвещения, как-то так, между делом. Энгельс покрутил пальцами перед глазами.

— Ах, ну, конечно же, не в этом суть, — подавив изумление, как пи в чем не бывало продолжал Гейгер. — Вы не кончали университетского курса, но вам, талантливому, трудолюбивому человеку, это не помещало стать и образованным, и воспитанным.

«Ну и ну! — подумал Энгельс. — Вот я у него уже и воспитанным стал. Иптересно, куда он клонит?»

— А Дронке! — явно щеголяя своей осведомленностью, продолжал Гейгер. — Хотя он и получил в Боннском университете звание доктора юридических наук, но это же разбойник разбойником! За оскорбление в своей книге «Берлин» его величества короля Пруссии он был приговорен к двум годам заключения. Вы знаете все это?

— Первый раз слышу! — воскликнул Энгельс с таким видом, что трудно было понять, смеется он или говорит правду. Гейгер решил, что ему выгоднее принять его слова за чистую монету.

— Вы не знаете и о том, что в ваш редакционный комитет он угодил прямо из крепости Везель, откуда бежал вскоре после известных февральских событий в Париже, — у Гейгера не поворачивался язык произнести слово «революция», — и незадолго до столь же известных событий в Берлине?

— Что вы говорите! Кто бы мог подумать! На вид такой скромный парень, и ведь очень молодой. К тому же пишет стихи и прекрасно знает латынь. Если б вы слышали, как он произносит речь «О величии римлян»!

Теперь было совершенно ясно, что Энгельс насмешничает, он устал от Гейгера, и ему захотелось немного развлечься. Гейгер решил, что такое нарушение благопристойности он уже не может оставить незамеченным, и потому довольно строго сказал:

— Латынь и величие римлян здесь ни при чем, господин Энгельс.