Эоловы арфы

— Представляю, — быстро нашелся Лафарг, чтобы еще раз напомнить о своем больном вопросе. — Приблизительно та же ситуация у меня с Лаурой. Только вы со второй, кажется парижской, встречи стали закадычными друзьями, а у нас полтора года все еще длится «кёльнская встреча»…

Маркс засмеялся:

— Вы все о своем! Не сбивайте меня… Прочитав тогда «Наброски», я сразу понял, что такое Энгельс. И неудивительно, что при второй встрече она действительно произошла в Париже в конце августа сорок четвертого — мы так прекрасно поняли друг друга. Мы провели тогда вместе незабываемые десять дней. Фред был в ту пору чуть-чуть моложе, чем вы теперь, а я чуть-чуть старше. Да, мы были в те дни так же молоды, здоровы и счастливы, как вы сейчас!

— Обо мне можно только сказать, что я молод и здоров, — буркнул Лафарг.

— Нет, мой друг, вы и счастливы! Даже если Лаура не станет вашей женой…

— Мавр! Я выброшусь сейчас в окно!

— Но-но! Я только один раз мог поддаться на подобные демарши. Второго раза не будет. — Маркс взял Лафарга за руку, посадил. — Запомните: даже неразделенная любовь — великое счастье. Подробнее вам об этом расскажет Энгельс.

— У него была неразделенная любовь? По тому, что я о нем знаю, это трудно представить.

— О нем у многих, даже у тех, кто встречался с ним довольно близко, порой очень превратное представление. Либкнехт и тот однажды назвал его первым грубияном Европы, а между тем у Фреда — уж я-то знаю! — чуткое, любящее сердце… Но вы опять меня перебили. Так вот, если хотите знать, именно «Наброски» Энгельса натолкнули меня на мысль о необходимости заняться политической экономией. Более того, книга, которую я сейчас везу ему в подарок, в зародышевой форме вся содержалась в этих изумительных «Набросках». Да что там говорить! Фред — блистательный ум. А сколько он знает! Это настоящая энциклопедия. Работать же он может в любое время дня и ночи, сразу после плотного обеда и голодный как волк, трезвый и навеселе, да притом соображает и пишет быстро, как черт…

Лафарг уже привык к тому, что старик — многим двадцатипятилетним кажутся стариками те, кто вдвое старше их, — старик нередко употребляет довольно крепкие словечки, и потому «черт» его не удивил.

— Помню, в Кёльне, — продолжал Маркс, — в бурные дни осени сорок восьмого года прокурор Геккер отдал приказ о розыске и аресте Фреда. Приказ был опубликован в верноподданной «Кёльнской газете». Я до сих пор храню этот экземпляр от четвертого октября. Там рядом с приказом приведены еще и приметы Энгельса. Рост, глаза, нос… Все это, в общем, соответствовало истине. Но, представьте себе, прокурор попытался охарактеризовать еще и лоб Фреда. И что, вы думаете, он написал? «Лоб обыкновенный»! Каково, а? Лоб Фридриха Энгельса — обыкновенный!..

Лафарг улыбнулся.

— Вы что смеетесь? — насторожился Маркс. — Тогда я был этим так взбешен, что даже забыл об опасности, грозившей Фреду, и хотел послать прокурору Геккеру вызов на дуэль за оскорбление.

— И послали?

— Да нет… Время было такое, что некоторые номера «Новой Рейнской» мне приходилось готовить самому от первой до последней строки. Словом, так был занят, что не собрался. Но до сих пор жалею!

— Лаура мне рассказывала, что однажды вы все-таки вызвали кого-то на дуэль из-за Энгельса.

— Вы, очевидно, имеете в виду этого сикофанта Мюллер-Теллеринга, который оклеветал Фреда? Нет, девочка преувеличивает. Я только припугнул его дуэлью и пообещал разделаться с ним на ином поле — на поле публицистической борьбы.

Чем дальше Лафарг слушал Мавра, тем сильнее завидовал ему, его дружбе с Энгельсом. Словно угадав его мысли, Маркс вдруг сказал:

— Я ничего вам в жизни так не желаю, Поль, как того, чтобы Лаура, если она станет вашей женой…

— Мавр! Опять ваши «если»! — с необыкновенной легкостью вновь вспыхнул Лафарг.

— Ну, ну, хорошо. — Марксу уже не хотелось возвращаться к прежней теме. — Я желаю, во-первых, чтобы Лаура была вам такой же женой, какой мне всегда была Женни; во-вторых, чтобы судьба послала вам такого же друга, какого она послала мне в Энгельсе: в-третьих, я не могу не пожелать, чтобы у нас с вами сложились такие же отношения, какие были у меня с отцом Женни.

Всю оставшуюся часть пути Маркс, который вот-вот мог стать тестем, рассказывал Лафаргу о своем тесте — старом Вестфалене, человеке большого ума и благородного сердца.

Они ввалились в прихожую с шумом и смехом — Фред, Мавр и Лафарг.

— Лиззи! — воскликнул Энгельс. — Мы с тобой были совершенно правы. Вот тебе «Капитал», — он протянул ей книгу, которую еще на вокзале взял у Маркса и всю дорогу держал в руках.

— Ого! — вырвалось у Лиззи, когда она ощутила тяжесть тома.

— Иначе нельзя было, дорогая миссис Лиззи, — засмеялся Маркс. — Немцы такой народ, что легонькую книжечку они и читать не станут. У них пользуются доверием лишь фолианты в двадцать, сорок, пятьдесят листов. Ну я и накатал почти все пятьдесят.

— А вот тебе Лафарг, — продолжал Энгельс, — соискатель звания супруга Лауры.