ЭпидОтряд

— Славно, славно, славно, — Калькройт хлопал в ладоши в такт "славностям". — Нет, от вина я бы тоже не отказался, но так даже лучше. Видеть, как ты пытаешься жалко и нелепо огрызаться — намного приятнее.

— Все сводишь счеты с мертвецом, — Фидус опять покачал бритой головой. — Я бы сказал, что это низко. Но такая ремарка подразумевает наличие какой-то морали, способность разделять достойное и низкое. Это не про тебя.

— О, да, все так и есть, мой мальчик. Свожу, именно свожу старые счеты.

Шметтау изобразил пальцами прямоугольник, будто намекал на чек или иное долговое обязательство.

Добрый писатель детских сказок на мгновение спрятался, как складная игрушка в рукаве фокусника. Вместо него с тяжеловесной жутью оскалился в мрачной ухмылке совсем другой человек, оборотень, скинувший маску добряка. Пара секунд — и добрый очкарик вернулся, развел руки с обезоруживающим добродушием.

— Твой отец был очень скверным человеком.

Заскрипела новенькая кожа на плаще Эссена. Ученик инквизитора тоже улыбался, но без особых эмоций, как манекен или очень хорошо сделанный сервитор. Ему было скучно, старые счеты командира не интересовали Эссена, но положение обязывало.

— Не стоит дурно говорить о моем отце, — Фидус крепче сжал бокал, чувствуя, как нарастает колющая боль в давно сросшихся и восстановленных ребрах. Под влиянием эмоций бренная плоть напоминала о былых ранах.

— А что ты сделаешь? — участливо поинтересовался Калькройт. — Выставишь меня? Или строго призовешь к порядку? Меня, инквизитора? Ты, который ныне всего лишь мелкий пурификатор?

— Нет. Я ограничусь констатацией очевидного факта, — Фидус небрежным (во всяком случае, он так надеялся) движением ладони приказал сервитору приблизиться и поставил на поднос бокал с парой капель недопитого вина.

— Калькройт Шметтау, ты жалок и ничтожен. Ты не смог отомстить отцу и теперь пытаешься выместить жалкие обиды на сыне. Это унижает лишь тебя, не меня. Ведь как бы низко ты ни сбросил меня, мы оба знаем…

Фидус чуть наклонился вперед, смыкая пальцы в замок.

— … Что все это судороги бессилия. Ты никогда не сравнишься с истым слугой Бога-Императора Криптманом, инквизитором, мыслителем и героем. Ты это знаешь, я это знаю. Живи с этим знанием дальше.

— Болтай, Фидус, болтай, — Эссен вступил в беседу, откинув голову с короткой и тщательно уложенной прической. Видимо, чтобы глядеть на Криптмана еще чуть-чуть сверху, еще с бОльшим превосходством. Но тут Шметтау обозначил скупые аплодисменты. Эссен перестал улыбаться и замолк, будто в одно мгновение утратил дар речи.

— Это было хорошо, — серьезно вымолвил Шметтау, последний раз хлопнув пухлыми ладошками. — Действительно хорошо. Как бы я к нему ни относился, надо признать, Криптман-старший имел неоспоримые достоинства. И в числе прочего он умел держать удар. Даже когда все казалось потерянным… или было потеряно в действительности. В такие моменты, мальчик, ты действительно похож на своего отца.

— Всегда к вашим услугам, — Фидус обозначил шутовской полупоклон.

— Но мне плевать, что ты думаешь по этому поводу и какому словесному остракизму меня подвергаешь, — все так же ровно, с доброжелательной иронией продолжил инквизитор. — Жаль, конечно, что мой товарищ и сподвижник давно развеян пеплом и стал частью вселенского углеродообмена. Но я все равно порадуюсь, глядя как страдает его сын.

— И в чем смысл? — сардонически осведомился Фидус.

— В удовлетворении, — очень серьезно сказал Шметтау. — В компенсации. В уравновешивании весов. Мы с ним были сподвижниками, братьями. Каждому из нас двоих приходилось не раз вставать между товарищем и его смертью, но мы не колебались. Шметтау и Криптман, это звучало гордо и страшно. Страшно для еретиков, разумеется.

— Криптман и Шметтау, так правильнее, — уколол Фидус, откидываясь на спинку.

— Как угодно, — отмахнулся инквизитор. — Мы-то знали, как мало значит пустая очередность в нашем братстве. До тех пор, пока твой отец не предал меня.

— Отец не предавал никого, — отрезал Фидус.

— Он предал меня, — повторил Шметтау, сделав отчетливое ударение на слове "меня", взгляд его затуманился, уголки губ опустились, будто инквизитор снова погрузился в давние воспоминания, неприятные и крайне болезненные.

— Я отдал нашему общему делу все, даже часть себя.

Калькройт вытянул вперед ладони, вполне живые на вид, несовершенные, как и положено рукам человека в возрасте. Только полностью лишенные волосков и пятнышек, естественных для плоти, урожденной естественным образом.

— И он предал все, что связывало нас. Отринул все долги. Бросил меня в самый важный момент, на пороге величайшего триумфа.

— У отца были обязательства, — Фидус честно пытался быть холодным и беспристрастным, но получалось плохо. Ученик Калькройта молча следил за Криптманом, и в узко посаженных глазах Эссена читалось искреннее, злое превосходство.