Эпикур

   — Метроон, храм Кибелы, матери богов, — объявил Менандр. — Давай обогнём его и выйдем к той стороне, которая смотрит на торговые ряды. Посмотри вон туда, видишь у ограды, слева?

   — Этот пифос? А почему он лежит на боку?

   — Да это же бочка Диогена!

Они обошли глиняный сосуд и увидели философа. Он сидел на камне рядом со своим жилищем, в рваном плаще, со спутанной седой бородой и много лет не стриженными волосами, которые прядями свисали на грудь. Нарушая приличия, он на глазах у всех ел сушёные фрукты, лежавшие на каком-то черепке возле его босых ступней. Перед философом, опираясь на дорогой посох, в небрежной позе стоял холёный бритый толстячок и говорил что-то поучительное. Вокруг толпились любопытные. Речь шла, видимо, о трапезе Диогена, потому что, когда бритый замолчал, философ спокойно ответил:

   — Почему это проголодаться на площади — пристойно, а утолить голод — нет? Это, Стратокл, такая же пустая выдумка, как и все городские причуды!

«Тот самый оратор, предлагавший вчера захватить Гарпала», — понял Эпикур.

   — Согласен, — с улыбкой ответил Стратокл, — но учти, что эти причуды крепче городских стен. Зачем же ты лезешь на стену, вместо того чтобы её обойти? Учишь следовать природе, а сам только и делаешь, что идёшь ей наперекор!

   — Думаешь, если ты лопнешь от обжорства, то станешь к ней ближе, трижды человек?

   — Почему трижды?

   — Потому что оратор — значит трижды несчастный. А слова «человек» и «несчастный» я считаю синонимами.

Диоген пожевал какой-то плод, поморщился и плюнул, едва не попав в расшитый гиматий Стратокла. Но тот не обратил на это внимания и, сладко улыбаясь, возразил:

   — Напротив, мой дорогой, не несчастный, а счастливый, потому что только оратор в Афинах и может быть счастлив, если, конечно, обладает умом. Я жил кое-как, пока не начал давать советы народу, а теперь ни в чём не знаю нужды.

   — Эй, афиняне! — закричал Диоген. — Тащите Стратокла в суд, он признался, что берёт взятки и грабит казну!

Слушатели засмеялись. Стратокл, нисколько не смутившись, обернулся к ним:

   — Сперва, мои милые, подкопайтесь под Демада! А ты, Диоген, учти, что нашей природе противно страдание, а страдание — это отсутствие наслаждений. Человек создан для удовольствий, он должен ценить их, разнообразить и искать всё новые, конечно, как учит Аристипп, соблюдая меру.

   — Меру? Тогда удели мне половину своего брюха, — предложил Диоген, — себя облегчишь и меня насытишь.

   — Как-нибудь в другой раз, — ответил Стратокл и помахал кому-то в толпе.

   — Значит, ты счастлив? — спросил Диоген.

   — Конечно!

   — А как же те две старухи, которые ходят за вами, гедонистами, по пятам и истязают день за днём?

   — Ты о чём? — не понял Стратокл. — Смотри, какая за мной ходит красавица! — Он показал на хрупкую молоденькую женщину, которая подошла к нему вместе со служанкой, тащившей корзину.

   — Первая старуха — привычка, — усмехнулся философ, — вторая — боязнь потерять, что имеешь.

   — Чепуха, — отмахнулся Стратокл и повернулся к женщине: — Ну, Филоктимона, что купила на ужин?

   — Бараньи мозги и головы.

Стратокл пришёл в восторг.

   — Да ведь это, — расхохотался он, — те самые мячики, которыми мы играем в Совете!

Продолжая смеяться, он удалился вместе с женщинами. Разошлись и слушавшие спор горожане. Менандр с Эпикуром подошли к старику.

   — Радуйся, Диоген! — сказал Менандр. — Познакомься, это мой новый друг Эпикур.

   — Чему радоваться, — отозвался философ. — Что ты продолжаешь показывать меня каждому новому приятелю?

   — Нет, это особый случай. Эпикур приехал с Самоса, можно сказать, специально, чтобы задать тебе вопрос о смысле жизни.

Эпикура бросило в жар, он хотел стукнуть Менандра по шее, но тут Диоген отложил недоеденную смокву и, задрав голову, пристально посмотрел на него. Эпикура поразил взгляд философа, высокомерный, значительный, твёрдый, наполненный какой-то звериной силой. В глазах этого нищего старца читалось абсолютное бесстрашие, позволявшее ему, сидя около своей бочки, как бы стоять над миром и судить его.

   — Почему ты не отвёл глаз? — спросил Диоген добродушно. — Мало кто выдерживает мой взгляд.

   — Любовался твоим лицом, — ответил Эпикур. Его волнение только усилилось, но смущение исчезло. Он понял, что отныне между ним и Диогеном не существует никаких условностей.

   — Что касается твоего вопроса, то цель и смысл жизни состоит в достижении полной свободы. — Диоген поднялся, оставив на земле свой ужин, и двинулся через площадь. Друзья последовали за ним.

   — Знаешь, — обратился к философу Менандр, — сегодня утром в Одеоне Демосфен отделал Архия не хуже, чем ты Стратокла.

   — Снова ты со сплетнями, — проворчал Диоген. — Ты же знаешь, как я люблю политиков.

Они подошли к водоразборному бассейну. Там философ умылся, вытерся полой плаща и напился из горсти.

   — А за что Демосфен придрался к бедному Архию? — неожиданно спросил он.

   — За бездарную игру.

   — Зря он это делал, — покачал головой Диоген.

   — Почему? — изумился Менандр. — Ведь Архий и правда бездарь!

   — Верно, — согласился Диоген. — Но учти, при своих данных он мог бы с успехом заниматься разбоем, а так — довольствуется сценой.