Эпикур

   — Но почему тайных? — спросил Эпикур, которому идея друзей нравилась всё меньше.

   — Иначе нельзя, — стал объяснять Тимократ. — Быстро новое общество не построишь, нужно время для перехода от несовершенного к совершенному. Многие люди не сразу поймут идею нового государства. Появятся противники, начнётся борьба. И тут военные хитрости необходимы. Кстати, и Платон пишет об этом. Помнишь, чтобы убедить народ, он предлагал ввести учение о том, что люди рождены Землёй и носят в себе разные части железа, серебра и золота и от этого зависит, к какому сословию их причислить. Или его план тайного наблюдения за способными подростками. Короче, без соблюдения тайны вряд ли удастся воспитать новых людей.

   — Это все мелочи! — махнул рукой Софан. — Надо захватить власть и поклясться в верности Александру, а там видно будет. Если кивнёт, победа обеспечена. И самое главное, Коринфский договор лишит демократов надежды на помощь извне. А тебе, Эпикур, раз уж ты вхож в Академию, задание: ты должен осторожно поговорить с Ксенократом и понять, согласится ли он в случае удачи стать почётным членом Совета философов.

   — Я никому ничего не должен, — запротестовал Эпикур.

   — Ну, не придирайся к словам, — примирительно сказал Софан. — Если тебе это неудобно, обойдёмся. Поможешь в чём-нибудь другом.

   — Нет, — твёрдо сказал Эпикур. — В этой игре я не участвую. И не советую вам.

   — Почему? — удивился Тимократ. — Ведь ты последователь Платона.

   — Какая-то на всём этом грязь. Македонские деньги, подкуп, обман...

   — Важна цель, — возразил Софан. — Что же делать, если дорога к ней — как улица Скира весной. А цели наши чисты. Ведь мы несём счастье всем, даже самым бедным.

   — Как хотите, — покачал головой Эпикур, — Я вам не помощник.

   — Я думал, ты с радостью... — сказал Софан. — А ты прямо как Менандр. Может, трусишь? Ладно. Дело нешуточное, так сразу решаться тоже не стоит. Подумай. И конечно, не труби, мало ли что.

   — Можешь забыть, — успокоил его Эпикур. — Считай — разговора не было.

Разочарованный Софан отхлебнул неразбавленного вина и предложил сыграть. Тимократ согласился, Эпикур сказал, что пойдёт. Софан проводил его до дверей и выпустил наружу.

   — Заходи, — сказал он на прощанье. — Появятся деньги — приноси, не прогадаешь.

Эпикур вышел на дорогу и пошёл к Академии. Резкий прохладный ветер бил ему в лицо. Небо казалось пёстрым от белых с густыми тенями облаков и ярко-синих просветов.

Юноша был смущён и расстроен. Встреча с Софаном глубоко задела его. Не так он представлял себе свидание с другом. Вместо теплоты Эпикур встретил едва ли не полное безразличие, которое, наверно, было бы полным, не подвернись эта дурацкая затея с заговором. И не только по отношению к себе. Похоже, Софан не бедствовал, но даже не вспомнил своего деда. Конечно, стоит ли помогать одному бедному старику, если ты собираешься дать счастье целому народу?

Беседа о «Государстве» оставила ещё более тяжёлое чувство. Она заставила Эпикура по-новому взглянуть на эту идею Платона и внутренне содрогнуться. До сегодняшнего дня он был восторженным поклонником платоновского идеального общества, но первая же попытка, хотя бы мысленно осуществить его осветила рассуждения философа с неожиданной стороны. Софан был прав — основа идеального государства лежала на соединении справедливости и порядка. Но оказалось, желание установить порядок с помощью сословия, вводящего его силой, тут же лишает общество справедливости. Вместо идеала возникает государство, основанное на лжи и принуждении. Но самым страшным было то, что в жертву своему общественному идеалу Платон принёс моральные ценности членов общества!

Не дойдя до Академии, её ученик сошёл с дороги и углубился в рощу. Ноги сразу промокли, но Эпикур не обратил на это внимания, он смотрел на ветки тополей, окутанных зеленью только что родившейся листвы, и свежую траву, пробившую шелуху прошлогоднего мусора. Вовсю заливались птицы, с разных сторон неслось щёлканье соловьёв, не желавших дожидаться ночи. Чувствуя, как на его лице появляется глупая улыбка, Эпикур вышел к Кефису, бежавшему среди валунов между обрывистыми берегами. Журчание воды, блеск мокрых, выглаженных струями камней, юная зелень и песни птиц заставили Эпикура застыть от ощущения несравненной красоты этого мгновения. Сейчас он любил всё вокруг, каждый камень в реке, обкатанный или шершавый, каждое дерево, стройное, скрюченное или поломанное, беспорядочные кучи валежника и слякоть под ногами. Он понял своё чувство как прикосновение богини, так же, как и он, заглянувшей в священную рощу, чтобы ощутить радость ранней весны. Значит, вот кому он улыбался! Может быть, не надо искать в окружающих вещах высшей красоты и гармонии, если каждая из них восхищает сама по себе? Разве можно найти что-нибудь совершеннее соловьиной песни, бегущей воды и распускающихся фиалок?