Эпикур

Книги были сложные. «Прежде всего, — писал Аристотель, — следует сказать, о чём исследование: оно о доказательстве. Далее следует определить, что такое посылка, термин, силлогизм, а также какой силогизм совершенный, а какой — несовершенный; затем, что значит: одно целиком содержится или не содержится в другом — и что значит: что-то сказывается обо всём или не сказывается ни об одном...»

Логика в руках Аристотеля была сродни геометрии. Он обращался с посылками как с отрезками или углами, строя из них разнообразные фигуры-силлогизмы, доказывая, как теоремы, правильность или абсурдность содержащегося в них умозаключения. Эпикуру порой приходилось по многу раз перечитывать непонятные места, дополняя рассуждения отсутствовавшими у Аристотеля примерами, и его упорство достигало цели, хотя и медленно, он продвигался вперёд.

Нередко к Эпикуру заходил Тимократ. Они обсуждали прочитанное и отправлялись на Агору послушать нынешних софистов. В большинстве своём это были логографы — специалисты по составлению судебных речей. Они располагались недалеко от Пёстрой стой, рядом с трапезитами-ростовщиками и менялами. На этом краю площади можно было встретить бродячих проповедников культа Ваала или Акурамазды и учителей, утверждавших вслед за Протогором, что «человек есть мера всех вещей», или перепевавших утверждение Фрасимаха о том, что «справедливость — это выгода сильнейшего».

Но чаще всего здесь разыгрывались блестящие состязания в остроумии, которыми логографы привлекали клиентов. Несколько человек промышляли тем, что брались за пару оболов доказать желающему что угодно. Среди этих упражнений в крючкотворстве преобладали обычные парадоксы типа «рогатый», когда слушателя спрашивали, есть ли у него то, чего он не потерял, и стоило ему согласиться, следовал приговор: «Рогов ты не терял, следовательно, они у тебя есть!» Эпикур, вооружённый Аристотелем, к восторгу Тимократа, без труда находил в таких рассуждениях логические ошибки. Но встречались и замысловатые многоэтажные словесные сооружения, в которых было непросто найти слабое место.

Однажды Тимократ втравил Эпикура в один из таких шутливых диспутов, устроенный богатым иностранцем. Эпикур вышел победителем и получил небольшую награду. Через несколько дней эти деньги пригодились: там же, на Агоре, друзья в складчину купили холщовую сумку с четырьмя свитками. Это было книги «физиков» Эмпедокла и Анаксагора. Тимократ настоял, чтобы они хранились у Эпикура. Вообще Тимократ был для Эпикура загадкой. Он ни разу не пригласил друга к себе, иногда без предупреждений на несколько дней исчезал, а потом как ни в чём не бывало появлялся с таким видом, будто они расстались вчера вечером. Менандр говорил, что он и у Феофраста, который в Ликее занимался с молодёжью, бывает нечасто. Эпикур ценил в Тимократе любопытство и пристрастие к спорам, с удовольствием виделся с ним, но не делал попыток теснее сблизиться.

Преодолев «Аналитику», Эпикур принялся за другие книги философа, которые приносил ему из Ликея Менандр. В отличие от Платона, Аристотель писал сухо, избегал украшений. Как и Платон, он восхвалял Сократа за стремление находить суть вещей, но упрекал мудреца за пренебрежение изучением природы, уход от «физики» к «этике». Сам считал сферой исследования всё сущее. Каждое явление, каждую область знания он разделял на части, классифицировал, давал определения, сравнивал, анализировал всё, что поддавалось анализу, с помощью общих правил.

Интересной, хотя и малоправдоподобной показалась Эпикуру теория философа о естественных и принудительных движениях. Аристотель утверждал, что из четырёх элементов материи, выделенных Эмпедоклом, земля и вода всегда стремятся к центру Мира, а воздух и огонь — от центра. Из этого следовало, что Земля получила форму шара и оказалась в центре Вселенной не по чьему-то художественному замыслу, а просто потому, что каждая её частичка стремилась достичь этого центра. Правда, такое предположение приводило к парадоксальному выводу, что где-то в далёких частях Земли могут жить «антиподы» — люди, ходящие кверху ногами по отношению к нам.

Картина мира философа была близка к платоновской. Он принял схему движения светил, предложенную Евдоксом и недавно немного улучшенную Каллиппом. Но чисто математическую гипотезу великого геометра он превратил в физическую. Вложенные друг в друга небесные сферы состояли, как он учил, из особой материи — эфира. Вращение было изначально присуще только внешней сфере, несущей звезды. Отсюда, от «первого двигателя», оно последовательно передавалось остальным. Поэтому Аристотель ввёл между сферами Евдокса дополнительные передаточные сферы, и общее их число доросло у него до пятидесяти пяти.

За каждой из сфер, по Аристотелю, стояла некая божественная сущность. Над ними в свою очередь покоился Верховный разум, делом которого было мышление, причём предметом его мышления могла быть только мысль; высший разум мыслил самого себя. В отличие от Платона, Аристотель учил, что мир (во всяком случае, его надлунная часть) незыблем и существовал всегда.