Эпикур

В самом деле, для одних счастье — это нечто наглядное и очевидное, скажем, удовольствие, богатство или почёт — у разных людей разное. А часто даже для одного человека счастье — то одно, то другое: ведь, заболев, видят счастье в здоровье, впав в нужду — в богатстве.

Некоторые думали, что помимо этих многочисленных благ есть и нечто другое — благо само по себе. («Это он о Платоне», — понял Эпикур).

Следует задаться вопросом, в каком смысле говорят о благе, хотя именно такое рассмотрение вызывает неловкость, потому что эту идею ввёл близкий мне человек. И всё-таки лучше — во всяком случае это мой долг — ради спасения истины отказаться даже от дорогого и близкого, особенно если мы философы. Ведь хотя и то и другое дорого, долг благочестия — истину ставить выше!

И Аристотель подверг уничтожающей критике платоновскую идею абсолютного блага, а заодно и вообще мысль о существовании особого мира первообразов. Нападения шли с разных сторон, и едва противник, сокрушённый очередной атакой, падал, философ тут же воскрешал его, чтобы снова убить уже другим оружием. Только немногие, в том числе Эпикур, могли уследить за тонкостями доказательств, но было похоже, что почти всех оратор заставил поверить в свою правоту.

Переведя дыхание после полемики с учителем, Аристотель продолжал:

   — Вернёмся теперь к благу: чем оно могло бы быть? Мы назвали его счастьем, но непременно нужно определить ещё и его суть. Может быть, это получится, если принять во внимание назначение человека.

В самом деле, жизнь представляется чем-то общим как для человека, так и для растений, а то, что мы ищем, присуще только человеку. Значит, нужно исключить из рассмотрения жизнь с точки зрения питания и роста.

Таким образом, назначение человека — деятельность души, согласованная с суждением. Если это так, то человеческое благо представляет собою деятельность души сообразно добродетели.

Таким образом, добродетельный будет обладать счастьем в течение всей жизни, поскольку в поступках будет сообразовываться с добродетелью, а превратности судьбы переносить пристойно во всех отношениях как человек «безупречно квадратный»...

   — Квадратный? — шёпотом переспросил Тимократ Эпикура.

   — Это из песни Симонида: «Трудно стать человеком поистине добрым», — шепнул тот.

Тимократ кивнул, а Аристотель тем временем продолжал рассуждать о добродетели.

   — Добродетель, — говорил он, прохаживаясь перед слушателями, — это способность поступать наилучшим образом во всём, что касается удовольствий и страданий. Ведь три вещи мы избираем и трёх избегаем: первые три — это прекрасное, полезное и доставляющее удовольствие, а противоположные им — это постыдное, вредное и причиняющее страдание. Во всём этом добродетельный поступает правильно, а порочный оступается, причём обычно из-за удовольствий, потому что они — общее достояние всех живых существ...

Аристотель рассуждал об устройстве души, которую разделял на три части: первую — обладающую суждением, вторую — подвластную влечениям, но послушную первой, и третью — «растительную», связанную с ростом и питанием, не подчинённую разуму. Потом он обратился к сути отдельных добродетелей, которые определил как середину между недостатком и избытком какого-то свойства. Мужество, к примеру, он считал серединой между трусостью и смелостью безрассудства, щедрость — знанием меры между скупостью и мотовством. Закончил он призывом к государственным людям изучать этику, поскольку их дело — забота о душах граждан.

Слушатели проводили философа аплодисментами. Друзья вместе с другими покинули гимнасий, и Менандр предложил немного погулять. Они направились на север по пустынной в этот час Ахарнской дороге. Был свежий и светлый весенний вечер, кое-где в сырых низинах состязались хоры лягушек, звенели первые комары.

   — Ну, как тебе Аристотель? — обернулся к Эпикуру Менандр.

   — Я не ожидал, что в нём столько желчи.

   — Считаешь, Симонид не назвал бы его «совершенно квадратным»? — спросил Тимократ.

   — Современный Симонид, — предположил Менандр, — взял бы в идеалы более модную фигуру, скажем, сферу или в крайнем случае круг.

   — К Аристотелю, — заметил Эпикур, — квадрат больше подходит. О него можно уколоться с любой стороны.

   — В таком случае наш Менандр должен считаться равносторонне-треугольным, — сказал Тимократ. — Он острее.

   — Согласен, — засмеялся Менандр. — А как вам сама речь?

   — Оратор он никакой, — поморщился Тимократ, — Е го лучше читать, там хоть можно пропускать особенно нудные рассуждения.

   — А мне понравилось, — отозвался Эпикур. — Когда его слушаешь, ощущаешь, сколько недосказано. Как будто смотришь на море — видишь волны, но понимаешь, что под ними — бездна.

Менандр улыбнулся:

   — Наверно, послушав Платона, ты сравнил бы его речь с облаками, за которыми солнце?

   — А речи Диогена — с зелёной травкой, скрывающей хорошее болото! — добавил Тимократ.

   — Ну, это скорее можно сказать о Стратокле, — возразил Эпикур.

   — Кстати, как ты думаешь, — спросил Тимократ, — почему Аристотель исключил из людских благ удовольствия только за то, что они есть и у животных?