Эпикур

   — Будьте благоразумны, афиняне! — проговорил он голосом, заглушавшим выкрики. — Не сможем мы, даже если к нам примкнёт вся Греция, тягаться с Македонией. Она завладела огромными богатствами Востока — золотом, хлебом, слонами, да и людьми, готовыми воевать. Здесь говорили «теперь или никогда». Я согласен, сейчас подходящий момент. Антипатр связан на севере войной с одризами, большинство македонян, способных воевать, находится в Азии. Но момент пройдёт, и положение сложится не в нашу пользу. К бегу на одну стадию[14] мы готовы, но «длинного пробега» нам не осилить. Кроме того, афинские граждане, — добавил он, — я не советую вам доверять человеку, желающему стать во главе войска. Такие люди часто приносят пользу не демократии, а себе.

   — Послушай, Фокион, — запротестовал Леосфен, — зачем ты запугиваешь афинян? Македония без Александра — это ослеплённый Циклоп, не способный к действию. Что касается меня, то обстоятельства сложились так, что я не имел возможности принести на поле боя пользу родному городу, но ты-то сам, в те многие годы, которые был стратегом, какую пользу принёс ты?

   — Не малую, юноша, — ответил старик, — благодаря мне афиняне находили свою могилу на родине, а в могиле покой.

   — Разве в этом слава гражданина? — воскликнул Леосфен. — Высшая слава — это получить оба отличия, даваемые павшим в бою: памятный камень на кладбище Керамика и надгробную речь над ним. К чему медлить? Родосцы уже изгнали македонский гарнизон.

   — Твои речи как кипарисы, — сказал Фокион, уже не надеясь склонить афинян на свою сторону, — они торчат высоко и гордо, но бесплодны. Моя слава в том, что за всё время, когда я был стратегом, не пришлось произносить ни одной надгробной речи. Посмотрим, какова будет твоя!

С этими словами Фокион ушёл на своё место. Возражавших не осталось. Быстро обсудили предложенный Гипперидом проект постановления, и глашатай торжественно объявил его перед голосованием:

   — «В добрый час. Народ Афин решил выступить на защиту общей свободы эллинов и освободить города, обременённые чужими гарнизонами. Народ Афин постановляет вооружить для этого флот из 40 тетрер и 200 триер и призывает всех афинян не старше сорока лет в ряды войска. Пусть отряды трёх фил останутся дома для прикрытия родины, а остальные будут готовы к выступлению на войну. Кроме того, в государства Греции надлежит направить послов с вестью о том, что народ Афин помнит, как прежде в морской войне сбросил иго варваров, и теперь, полагая, что Греция составляет общее и единое отечество всех эллинов, считает своим долгом биться за общее благо на суше и на море и жертвует на эту борьбу свои деньги и кровь. Принято в месяце гекатомбейоне в год архонта Кефисодора».

Все голосовали «за», только упрямый Фокион поднял руку, когда глашатай спросил: «Кто против?»

Эпикур с восхищением глядел на сограждан, которые решили всем пожертвовать ради свободы и готовы биться с завоевателями половины мира.

   — Обратите внимание, — заметил Тимократ, — какая огромная сила может сосредоточиться в одном человеке. Разве вы решились бы на такое, пока Александр был жив?

   — Но это значит, — продолжил Менандр, — что одарённый человек способен в принципе на очень многое.

   — Софан бы добавил — «если его погладят по головке», — усмехнулся Эпикур.

Тем временем выносились постановления против друзей Македонии. Стратокл обвинил Демада, считавшегося его приятелем, в угодничестве перед царём. На Демада была наложена атимия — запрещение выступать в Собрании — и крупный штраф за предложение считать Александра богом. Обвинялись в дружбе с Македонией Пифей и Каллимедонт, которые, правда, почувствовав, к чему идёт дело, заблаговременно уехали из Афин. Последним вышел иерофант Евримидонт и обвинил в безбожии Аристотеля.

   — Он дрожал десять лет, боясь пальцем тронуть учителя Александра, — в ярости процедил Менандр, — и вот вылез топтать беззащитного!

   — Может быть, пойдём предупредим Аристотеля? — предложил Эпикур.

   — Не беспокойся, это сделают и без нас, — ответил Менандр, — сделают, чтобы уязвить. Но старика не тронут, исполнительная власть у нас всегда была гуманней судебной, ему позволят уехать.

Менандр оказался прав, на другой день шестидесятитрёхлетний Аристотель простился с учениками, передал управление Ликеем Феофрасту и отплыл в своё имение на Эвбее.

Леосфен действовал со стремительностью Александра. Для формирования афинского ополчения ему хватило декады. Стратег предполагал провести с ним военные учения, но тут стало известно, что Антипатр спешно заключил перемирие с одризами и готовится к походу в Грецию. Леосфен с небольшим флотом немедленно отправился вокруг Пелопоннеса, чтобы принять у Тенара своих наёмников, а потом соединиться с этолийцами. Командующему ополчением Антифилу было приказано по возможности быстро выступить к Фермопилам.

Эпикур зашёл к Менандру и застал друга в шлеме с мечом на боку. Слуга Менандра Гилипп хлопотал возле хозяина, прилаживая к панцирю наплечник.

   — Куда это ты собрался? — спросил Эпикур.