Эпикур

   — Вот что, Эпикур, я хочу дать тебе важное поручение и надеюсь, ты выполнишь его, как я скажу. Я выбрал тебя как старого знакомого и сына человека, которого уважаю. Дело несложное. Ты должен плыть в Афины и передать нескольким людям мои письма. Я хочу, чтобы это было сделано незаметно и не вызвало толков. Знаешь наши привычки! Ты для такой роли подходишь лучше всего — ты ещё ничем не отличился и, главное, надеюсь, не пойдёшь молоть языком по всем цирюльням о том, какую честь тебе оказали.

   — Можешь не сомневаться.

   — Отлично. Я хочу, чтобы ты на всякий случай знал, о чём речь. Наши дела, мой милый, совсем не так хороши, как я это пытаюсь изобразить. К Антипатру идёт помощь. Во-первых, Кратер со своими ветеранами, во-вторых, сатрап Верхней Фригии Леонант. Если кто-то из них явится до того, как мы возьмём Ламию, мне придётся снять осаду.

   — Почему?

   — Так хоть будет шанс сразиться с ними по очереди.

   — Что же ты тогда не заключил мира?

   — Зачем? Антипатр ушёл бы, а потом соединился со своими и начал бы всё сначала. Я-то надеялся оторвать Антипатра от Пердикки, Македонию — от Вавилона. Вот тогда он был бы заинтересован в дружбе с нами. Но слушай вторую новость — Кратер готовит флот для нападения на Аттику. Возможно, в городе об этом знают, а может быть, мне удалось узнать больше их. Я дам тебе письма к Фокиону и Евстиону, наварху нашего флота. И ещё два письма — к Гиппериду и Демосфену, в них разные мысли о будущем Греции. Официально ты повезёшь только заявки на хлеб.

В тот же день Эпикур, попрощавшись с друзьями, сел на корабль, доставлявший войску продовольствие. Его с Мисом тут же посадили на вёсла. Ненагруженное судно шло легко, уже к вечеру они вышли из Малиокского залива и свернули в узкий и длинный Еврипский пролив, отделяющий Грецию от Эвбеи.

В Афинах

Эпикур быстро выполнил поручения Леосфена. Все, кому он приносил письма стратега, расспрашивали юношу о подробностях сражения и ходе осады, а Демосфен узнал и даже пригласил поужинать. Эпикур собирался вернуться к войску, но Фокион, отвечавший за оборону Аттики, его не отпустил, а велел, отдохнув декаду, явиться в военное управление для службы. Эпикур догадался, что это сделано по просьбе Леосфена, который хотел избавить его от тягот войны. Свободное время он использовал для того, чтобы привести в порядок заметки и снова, теперь уже другими глазами, перечитать Демокрита, книги которого достал у Тихона. К Тихону же он устроил переписчиком Миса, который сам это предложил.

Фокион дал Эпикура в помощники управляющему финансами Алфею, хитрому старичку, который поручал юноше составление списков, проверку долговых обязательств и бесконечные подсчёты. Эпикур довольно быстро освоил эту работу, и она не тяготила его, потому что продолжалась только до обеда.

Управление военных расходов помещалось в Булевтерие в одной комнате с кассой феорика, то есть «театрального фонда». В своё время этот фонд был создан для устройства государственных зрелищ, но постепенно взял на себя обеспечение большинства общественных расходов. Феориком ведал Гимерий, который, правда, не часто появлялся в управлении, доверяя дела четверым помощникам.

У столов феорика вечно толпились просители. Занимаясь своими подсчётами, Эпикур неожиданно услышал знакомый голос, поднял голову от абака и увидел осунувшегося и обрюзгшего Стратокла. Толстяк утверждал, что когда-то внёс в кассу деньги для оплаты хора и требовал их назад. Служители доказывали, что феорик ему ничего не должен, тогда Стратокл взмолился, чтобы в память о его былых заслугах ему подарили бы денег или хотя бы дали в долг. При этом он объяснял, как тяжело жить без теосского вина, беотийских угрей и духов из Эфеса. Ушёл он огорчённый, ничего не получив.

Эпикур вспоминал давний спор Стратокла с Диогеном — эту встречу двух крайностей — и думал, что сама природа предпочитает держаться середины. Ведь грозы и бури бывают реже обычных дней. И физика не должна оказаться здесь исключением. Например, Демокрит допускает существование огромных атомов, размером с целый мир. Это, наверное, такая же крайность, как поиски абсолютной свободы или абсолютного наслаждения.

Поздней осенью в середине мемактериона на Афины обрушилось известие о смерти Леосфена. Во время отражения вылазки македонян он был ранен в голову ядром из вражеской машины. Рана оказалась смертельной, через три дня, не приходя в сознание, полководец умер. Горе охватило город. Не стало человека, с именем которого связывалась вера в победу и будущие успехи. Теперь Леосфену предстояло получить те самые отличия, о которых он когда-то сказал Фокиону во время Собрания — памятный камень на кладбище Керамика и надгробную речь над ним.