Эпиталама

Она смотрела, как мелькают огни за запотевшим стеклом.

— Шляпа вам мешает, — сказал Альбер.

Он высвободил руку, которой обнимал Берту, помог ей снять шляпу; потом, склонившись над ней, прижался поцелуем к ее губам.

— Где это мы? — спросила вдруг она.

Выходя из пьянящего оцепенения, она видела за стеклом смутное мерцание огней, незнакомые улицы.

— Я не знаю… — ответил Альбер, нежно отодвигая ее в угол машины.

Иногда автомобиль останавливался, и Берта поднимала голову, обеспокоенная внезапным светом, падающим на них.

— Нас невозможно увидеть, — сказал Альбер. — Я загораживаю вас.

После долгой паузы он добавил:

— Мне кажется, мы топчем вашу шляпку.

Он наклонился; водя рукой под ногами, он нащупал бархатный бантик. Машина остановилась, потом снова тронулась вперед посреди сверкания витрин и пучков света, которые словно стремились обнаружить их.

* * *

В один из серых воскресных дней Альбер снова явился на теннисный корт Катрфажей. Кастанье ходил вдоль решетки в длинном, застегнутом на все пуговицы пальто, надетом на спортивный белый костюм, и в наброшенной на плечи шубке Одетты.

— Главное, не говорите о нас Одетте, — прошептал Альбер, когда Берта проходила мимо него.

А громко сказал:

— Ну и холод здесь. Вы не играете сегодня? Скучный у вас сегодня теннис.

— Нам Буфанжа не хватает, — сказала Берта.

— Кто это такой Буфанж?

— А! Вот!.. Не приходите никогда!

Она, смеясь, повернулась к Альберу, в то время как Одетта за руку вела ее на корт.

Альбер, засунув руки в карманы пальто, сел рядом с Рокбером и сказал:

— Я думаю, они сами не знают, чего ждут.

Он следил глазами за Бертой. Посреди других людей Берта, избегающая смотреть на Альбера, ускользающая, смеющаяся, казалась ему странно далекой. В такие моменты он больше не находил в ней того, что так ему нравилось, когда по вечерам она, опустив глаза, казалось, всем своим существом впитывала его слова. А сейчас ее лукавый вид раздражал его. Ему захотелось уйти. Эти глупые шалости, казалось, унижали его.

Альбер шел вдоль набережной. День кончался, унылый и неприветливый, и он с чувством отвращения и безысходности думал об этой болтовне, о пустом детском времяпрепровождении, которое ему пытались навязать. Ему захотелось, прежде чем идти домой, заглянуть к Ансена; шагая по набережной, он думал об их дружбе. Это на редкость благородное чувство придавало ему силы. Хорошее мнение о нем, сложившееся у Ансена, возвышало его в собственных глазах. «Если бы Ансена не было, я бы не реализовал себя полностью», — подумалось ему.

Однако вместо того чтобы повернуть на улицу, где жил его друг, Альбер пошел по улице Сольферино и вернулся домой. Ему хватило лишь мысли об Ансена. Видеть он его не хотел. Что добавила бы короткая встреча к столь глубокому и полному чувству дружбы?

Он сел за стол, зажег лампу, вытащил из стопки тетрадей чистый листок, взял ручку и, прислушиваясь к самому себе, посмотрел в окно. Взгляд его стал мечтательным, сердце переполняло нечто похожее на тоску, которая, словно песня, подступала к губам, и он написал: «Моя дорогая…»

Вдруг он услышал шум в прихожей. Оторвавшись от письма, Альбер подумал: «Это дядя Артюр».

Артюр Пакари редко покидал свой родной город: каждый раз, приезжая в Париж, он считал своим долгом навестить брата.

В прихожей он отстранился от Юго, который хотел помочь ему снять пальто. Провел рукой по волосам, потрогал застежку пристежного воротничка и покашлял, когда слуга ввел его в гостиную; посмотрев вниз, он заметил свои испачканные грязью ботинки.

— Добрый вечер, — сказал господин Пакари, выходя в гостиную из своего кабинета. — Сегодня вечером ты будешь ужинать вместе с Наттом. Я подумал, что тебе, вероятно, будет приятно встретиться с ним.

— А! Наш славный Натт!.. Буду весьма рад! — сказал Артюр Пакари, возбужденно и как-то нервно потирая руки. — Я боялся опоздать, — добавил он, вытаскивая из кармана часы. — Я же знаю, как ты пунктуален. Но в Клиши сесть на трамвай — это целая история.

— Мы ужинаем в восемь, не раньше, — сказал господин Пакари немного холодным тоном, отмечая про себя, какая крупная у брата голова и как поседели его коротко стриженые волосы.

Господин Пакари ставил Артюру в упрек его неудачи в делах — он приписывал их лени брата, — а также то, что тот женился на дочери крестьянина.

— Ты извини меня. Мне нужно закончить тут одну работу. Тебе составит компанию Альбер.

— Я тебя умоляю! Не беспокойся из-за меня!.. Я знаю, что это такое. А! Вот и Альбер! Ну вот, мой мальчик, можешь обнять своего дядю! — сказал Артюр, стараясь шумными проявлениями жизнерадостности преодолеть смущение, которое он всегда испытывал в этом доме.

— Отец уже, наверное, сказал вам, что вы ужинаете с Наттом. А я и не знал, что вы с ним знакомы, — приветливо сказал Альбер, усаживаясь.

Он вспомнил, что мать относилась к дяде Артюру с особой приязнью, да и сам он тоже был в состоянии оценить тонкий ум этого человека, которым пренебрегали.