Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

В «Калине красной» существительное «праздник» становится номинацией художественного концепта — не поддающегося логическому определению «потенциального образа», но вполне соотносимого с определенным символическим представлением и погруженного в соответствующее ассоциативное поле. Концепт этот «заключает в себе не только индивидуально — авторские семантические компоненты», но и «априорные смысла и значения, принадлежащие национальной традиции», являясь определяющей частью «такого сложного образования, как художественная картина мира»[85]. У писателя — сибиряка С. Алексеева в «Уроках русского» есть важное наблюдение о существовании в русском языке «слов — маток», которые живут в окружении иных, не сходных по значению слов, однако получивших маточный фермент. Создает писатель филологический миф, в соответствии с которым слово «праздник», обозначающее «день солнечного небесного огня и света», несет «мировоззренческую печать». С. Алексеев убеждает, с праздником по жизни путешествуют радость, торжество, восторг — праздничное настроение и чувства[86]. Он выдвигает гипотезу, способствующую постижению индивидуальности Шукшина, в творчестве которого топос «праздник» становится ядром сюжетообразующего семантического поля, притягивающего вспомогательные, зависимые концепты, в первую очередь, оппозитивную пару «радость»/«горе» и «свет», мотив возвращения «блудного сына» в есенинской интерпретации, такие конституционально необходимые интермедиальные компоненты текста, как танец и песня, пищевой и «костюмный» коды.

Экранный путь вора — рецидивиста по кличке Горе — путь возвращения радости бытия, связан с огромным количеством больших и малых сюжетных ходов от преодоления шумов и мертвой магнитофонной музыки разрушившей его душу бесприютной городской жизни, начавшейся двадцать лет назад с вокзальной встречи с Губошлепом, до возвращения имени своего. Совсем не случайно в конце произведения убийца Егора Прокудина подчеркивает, что он уничтожает не пролетария, а мужика, каких «на Руси много», а брат и сестра Байкаловы прощаются не с Жоржиком, даже не с Жорой, а с Егором, с Егорушкой.

Уже упоминавшаяся статья Ж. Нивы, посвященная православной праздничной культуре, имеет весьма красноречивое название «Праздник как исход из себя, но куда?». В этой работе словно специально для нас сформулировано «задание» православного праздника: «выводить человека из его же „я“ и направлять его куда — то выше»[87]. Такое ощущение, что Егор Прокудин, перешагивая порог тюрьмы, принимает эту задачу. Решая ее, он сначала, радуясь физическому освобождению, идет в поисках праздника по тому пути, который был предопределен его собственным предыдущим жизненным опытом: останавливает попутную легковушку, покупает модный магнитофон, пытается отыскать «лупоглазую Нинон», насладиться ощущением беспредельного своего могущества, которое дают «гроши». Ему кажется, что он умеет радоваться, что он знает, как долгожданную радость добыть. Но не состоялась встреча с Люсьен на воровской «малине», не успели даже «попеть, поплясать» — «блызнул праздничек» — не получилось имитации ни любви, ни радости.