Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

На ином материале трагизм предвоенной эпохи был представлен в автобиографическом рассказе В. Кондратьева «На станции Свободный» (1981; первая публикация под названием «На станции» — Юность, 1987, № 6, с. 7–12). В основе фабулы — случайная встреча на небольшой дальневосточной станции под названием «Город Свободный» девятнадцатилетнего Андрея Шергина с конвоируемыми заключенными, состоявшаяся за 9 дней до начала войны. Кульминация сюжета — вопрос неизвестной свидетельницы страшной сцены, оживившей личную трагедию героя: как после увиденного будет воевать сын репрессированного столичного инженера — строителя?

Наконец, в обойму наиболее заметных публикаций в журнале «Юность» за 1955–1965 гг. был включен цикл «Замоскворечье» (1963), в котором Вл. Малыхин открывал еще один подход к этому жизненному материалу — тему «испанских потерь» 1937 года в конфликтном освещении по отношению к культовому фильму Б. Иванова, А. Столпера, А. Птушко, созданному в 1942 году по пьесе К. Симонова (кинокартина «Парень из нашего города»).

В иной зоне локализовался интерес «деревенщиков», которые естественно и вполне логично признавали ключевым событием 1930 — х коллективизацию. Ярче всего их подход был представлен в произведениях В. П. Астафьева, прежде всего, в знаменитом «Последнем поклоне» (1961–1967). В. Астафьев ведет повествование с 1933 года (рассказы «Ангел — хранитель», «Мальчик в белой рубахе»), наверное, самого голодного года довоенной поры. Писатель не скрывает своего отношения к коллективизации, подчеркивает, что именно после создания в его родной Овсянке колхоза имени Щетинкина село осталось без молока, хлеба, мяса[92]. Позже, развивая логику Астафьева, А. Арцыбашев в художественно — публицистическом исследовании «Крестьянский корень» временем невосполнимых утрат назовет 1938–1939 годы, когда русский крестьянин вообще потерял связь с землей[93].

На первый взгляд, В. Липатов предельно сближается с создателями кинобестселлера, что вполне соответствует его творческой индивидуальности, представленной в многочисленных вариантах литературной биографии для современной массовой аудитории, например, в варианте, предлагаемом Википедией. Но при непредвзятом чтении возникают принципиально иные сближения. Наиболее очевидное — с трагической идиллией, созданной Е. Носовым в повести «Усвятские шлемоносцы» (1977). Наиболее значимое — с признаниями повествователя из рассказа Г. Семенова «Объездчик Ещев»: «И мучает меня нетерпеливое чувство, неясная тоска, точно мне надо что — то обязательно вспомнить, воскресить в своей замусоренной памяти, освободить ее от всякой ерунды и зауми для чистых чувств и мыслей, без которых так надоело мне жить, что просто хоть волком вой»[94].

Главный результат самоосвобождения писателя В. Липатова — уникальный образ времени, в котором синтезировано представление о прошлом, настоящем, будущем корневой (определение А. И. Солженицына) России. Хронос обозначается в качестве доминанты в заголовке — «…Еще до войны». Не столь распространенная в литературных текстах синтаксическая конструкция, вынесенная в сильную текстовую позицию, превращается в обозначение включенности изображаемого времени в огромный, не имеющий фиксированной начальной точки исторический поток, который будет нарушен, прерван через два года и сможет восстановиться в принципиально иных характеристиках, оставшись в сознании послевоенного поколения как безвозвратно потерянное, далекое прошлое. Наречие еще в данном случае используется и для подчеркивания указания на время, и для усиления выразительности хронологического маркера. В тексте повести определение времени несколько раз уточняется — довоенная пора, за два года до войны, но при этом не называется ни одной конкретной даты. Так, намеренно игнорируя «текущий хронос» (И. И. Плеханова), писатель переводит изображаемое время из конкретного в мифологическое — сакральное, когда все было «не так, как теперь»[95]. Это было удивительное время незапрограммированного, естественного восстановления векового порядка после исторического шторма, о котором рассказывал писатель — сибиряк С. П. Залыгин, в романах и повестях о революционном переустройстве сибирской деревни (На Иртыше, 1964; Соленая Падь, 1967; Комиссия, 1975) как «национальной катастрофе»[96]. Это было время преодоления последствий коренного преобразования русской деревни, осуществляемого по сталинским лекалам.