Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в.

Писатель демонстрирует удивительный, как сказал бы В. В. Розанов, «дар внутреннего глубокозрения» для того, чтобы склонить нас к размышлению о причинах устойчивости уникального мира, времени, человека. И в качестве стимула, в первую очередь, использует метапоэтику живописи. Созданная В. Липатовым «гипотеза воспоминаний» (А. С. Ахманов) обретает ассоциативную природу при апелляции к цветовым маркерам зрительных образов. Цветовых доминант в этой повести В. Липатова несколько: олицетворяющий ожидание радости красный цвет (большое красное солнце, красная звезда на небе, красная звезда, бордовая река); символизирующий торжество жизни зеленый (большая зеленая звезда, зеленоватая даль, зеленый двор, зеленые глаза у Стерлядки); синий цвет — цвет неба и воды (синие кедрачи, синий дымчатый вечер, синяя утренняя трава, голубое небо). Очевидно, что цветовые маркеры имеют фольклорное или мифологическое происхождение. Привычная для консервативного сознания цветовая гамма функционально традиционна. Давным — давно крупнейший исследователь цвета Иоханнес Иттен обратил внимание на то, что во многих художественных системах цвет является главным олицетворением жизни, в данном случае жизни вечной, осуществляемой в нарушаемой только природными звуками тишине и покое. Деталей, демонстрирующих этот удивительный покой, много: река Кеть текла под яром смирно; чайки парили над рекой бесшумно; по вечерам слышно было, как, шуршали по белыми тапочками сухие кедровые иглы и приглушенно чирикали сытые воробьи.

А вот цветовая доминанта бесспорная и неожиданная — розовый цвет. В традиционной культуре, как считают специалисты, «это цвет духовной радости и нежности»[99]. В. Липатов корректирует традиционную семантику, нагружает, дополняет розовый иными смыслами. С одной стороны, это средство трансляции психологического состояния героини, позволяющее восстановить динамику ее отношения к миру, который в день возвращения на родину отца показался девушке черно — белым, закрытым темной стеной тайги. Но однажды наступило утро, когда с первых мгновений дня начала вокруг разливаться розовость. С другой стороны, розовость — наиболее частотная характеристика авторского взгляда на изображаемую реальность: розовый закат, розовый блик заката, розовый костер, Кеть розовела, налилась розоватостью большая луна, розовели окна, отражение лодчонки в Кети <…> нежно — розовое, розовый костер. Эти эмоции напоминают о сюжетах П. — О. Ренуара, Д. — У. Уотерхауса, А. — Ф. Латура, Э. Мане, наконец, К. Коровина и Н. Касаткина, в творчестве которых розовый цвет ассоциируется с очарованием молодости. Очевидно импрессионистское восприятие розового как цвета заката, который помогает в разноформатных деталях передать уникальное, невероятно острое восприятие природы как уже обреченное на исчезновение, уходящее чувство жизни. Кажется, что память возвращает В. Липатова в уже несуществующую Сибирь, которую он рассматривает, как сказали бы поэты ХIХ века, сквозь «розовые стекла поэтического воображения». Легкая самоирония заставляет сомневаться в том, что сам он верит в оправданность, в необходимость, тем более в вероятность такого возвращения: «Вызрела уже над стрехой клуба и налилась розовостью большая луна с вислыми хохочущими щечками, с прищуренным левым глазом, полнокровная и здоровая».

Еще один важный элемент художественной системы, созданной В. Липатовым, — интонационный рисунок повествования. Значительная часть текста повести предельно близка к метризованной прозе: «Полы в улымских домах не красили, в два — три раза в неделю скоблили острыми ножами, после чего кедровые плахи представлялись покрытыми желтым узорчатым ковром — выступал древесный рисунок». С одной стороны, интонационное устройство фразы/абзаца отражает авторскую технику работы с жизненным материалом: фиксация детали; бесконфликтное, констатирующее соотнесение ее с бытовым опытом читателя и эстетизация увиденного, зафиксированного. С другой стороны, как сказал один из исследователей, «интонация — душа речи». И «бестелесный» интонационный код незаметно, не достигая сознания, проникает в сердце[100], задавая элегическое звучание липатовского текста, техника создания которого была отработана русской «лирической прозой» (Ю. Казаковым, Г. Семеновым, В. Солоухиным и др.).