Эпоха 1812 года и казачество. Страницы русской военной истории. Источники. Исследования. Историография

Поскольку О. В. Соколов исходил из постулатов геополитической теории об общности интересов России и Франции, рассматривая их как естественных и потенциальных союзников (правда, подробно не останавливаясь на этом положении), попробуем рассмотреть этот ключевой вопрос более пристально: в чем состояли противоречия и насколько объективно совпадали или не совпадали интересы этих двух держав?

Самое главное ― Россия была тогда феодальным государством! Основу ее экономики составляло крепостническое сельское хозяйство. Товарооборот во внешней торговле, в основном, почти полностью ориентировался на Англию. Экономический фактор был, бесспорно, очень важен, но не менее важными являлись социальные и идеологические аспекты.

Главной социальной базой и цементировавшим стержнем самодержавного строя являлось дворянство, оно же тогда было единственной общественной силой, единственным сословием, имеющим в империи политическое значение. Только идеалисты могли считать, что царь или император повелевал Россией в одиночку. Бесспорно, российские цари и императоры были деспотическими фигурами. Но, не опираясь на господствующий класс (а другой опоры у самодержавия не было, отсюда проистекало и проведение внутренней и внешней политики с ориентацией на интересы этого слоя), монарх не был в состоянии править страной. Русское дворянство быстро лишало его этой возможности, если политический вектор изменялся не в пользу этого сословия, а «государь» пренебрегал их интересами и даже настроениями. Как свидетельствует опыт ХVIII столетия, в этом случае государи долго на троне не засиживались, монархи могли потерять не только корону, но и свою жизнь.

Что же могла предложить Франция на рубеже двух веков русскому императору, феодальной России и, в первую очередь, российскому дворянству, благополучие которого во многом напрямую зависело от крепостной деревни и внешней торговли? Идеи о свободе, равенстве и братстве (очень актуально для крепостников!), отрицание религии, лозунг «Смерть королям!» (читай, и дворянам тоже) и в придачу французскую гегемонию в Европе! И, что же, после этого дворянство, поставлявшее Российской империи управленческие кадры для военной и гражданской службы, полностью осознав прогрессивные интересы французских буржуа, должно было убедить свое правительство, что Франция ― это единственный и естественный союзник России?

Напротив, дворянство тогда очень хорошо осознавало, что революционная «зараза» представляет собой вполне реальную угрозу социальным устоям государства и их положению. Ведь еще не прошло и 30 лет со времени Пугачевского бунта, а испытанный тогда ужас сохранялся в воспоминаниях нескольких поколений господствовавшего класса. Призрак второй пугачевщины неотступно присутствовал в умах дворян ― сравнительно небольшого по численности благородного сословия в многомиллионной крестьянской стране. Русскому дворянству тогда было что терять. Поэтому Россия крепостническая (а другой России тогда не было) очень четко определяла Францию, даже сохранявшую к тому времени лишь тень революционных традиций, как своего главного идеологического противника.

Идеи революции всегда опаснее ее штыков (при условии массового потребительского спроса на эти идеи). Сегодня историки сколько угодно могут рассуждать, что Франция при Наполеоне переродилась, усилиями своего императора старалась адаптироваться под «старый режим», стала рядиться в тогу просвещенного абсолютизма и примеривала феодальные одежды. Проблема состоит в том, что русские дворяне, владельцы крепостных крестьян, продолжали пребывать в убеждении, что наследник революции «безродный» Наполеон Бонапарт мало чем отличался от французских безбожников-санкюлотов. Для них он, в силу психологической предубежденности, по прежнему оставался «новым Пугачевым».

Автор, видимо, искренне удивляется, когда констатирует сделанный им вывод об антифранцузской политики России: «Но ничто не могло остановить поистине одержимую, не знающих никаких доводов разума жажду Александра воевать с Францией» (с. 113). Поистине, удивительная сентенция о кровожадности русского самодержца (в чем можно усомнится). Или полное отсутствие желания понять внутреннюю логику поведения обличенных государственной властью высших представителей России. Им даже не анализируется и не берется в расчет то, что именно такая проводимая Александром I международная политика имела мощную подпитку со стороны русского дворянства, поскольку именно этот внешнеполитический курс полностью соответствовал и выражал интересы этого слоя русского общества.