Эпоха «дворских бурь». Очерки политической истории послепетровской России (1725–1762 гг.)

Кампредон также транслировал рассказ об угрызениях совести царя и передал слова, что он «принёс свою кровь в жертву». Возможно, умиравший пытался в последний раз подчинить себе ход событий, но на это у него уже не было сил, а ни одна, ни другая «партия» не были заинтересованы в том, чтобы он назвал имя наследника. Феофан и Бассевич не говорили, что в последние часы жизни император вручил престол супруге; в обоих сочинениях необходимость воцарения Екатерины доказывалась речами вельмож и ссылками на коронацию. Как передавал в Вену Гохгольцер, сторонники великого князя Петра Алексеевича в случае, если бы царь попытался назвать иного преемника, должны были «отправиться к нему в комнату и воспрепятствовать такому распоряжению».[434] В созданной трудом всей жизни Петра системе не оказалось ни чётких правовых норм, ни авторитетных учреждений, чтобы обеспечить преемственность власти. На первый план выходила пресловутая «сила персон».

Бурные ночные события завершились присягой собравшихся «чинов», принесённой около восьми часов утра (это время фигурирует в дневнике Берхгольца и депеше Лефорта от 30 января) — именно тогда к дворцу подошли гвардейские полки. Кампредон передал, что гвардия присягала в крепости несколько часов спустя. Первый манифест нового царствования извещал о вступлении на престол Екатерины по воле самого Петра, «понеже в 1724 году удостоил короною и помазанием любезнейшую свою супругу, великую государыню нашу, императрицу Екатерину Алексеевну, за ея к Российскому государству мужественные труды, как о том довольно объявлено в народе печатным указом прошлого 1723 года ноября 15 числа».[435]

Однако сам манифест был издан не от имени Екатерины — присягать новой государыне «Святейший Синод и Высокоправительствующий Сенат и генералитет согласно приказали». Объявленное исполнение воли покойного прикрывало фактическое избрание монарха и очень вольное толкование устава о престолонаследии 1722 года.[436] Так на практике произошло предсказанное Феофаном Прокоповичем определение государя придворным «народом». Однако побывавший в Петербурге осенью 1726 г. французский путешественник Обри де ла Мотре услышал уже сформировавшуюся версию, что умиравший Пётр сам объявил о необходимости присяги Екатерине.[437]

Первый в XVIII столетии кризис власти и способ его разрешения показали, что в столкновении высшей гражданской бюрократии и «птенцов» Петра последние одержали победу. «Дух» неограниченного самовластия Петра восторжествовал над «буквой» — его же стремлением обеспечить прочный правовой порядок в новом государственном механизме. В итоге спор решился в пользу наиболее организованной группы петровской знати при активном выступлении части гвардейского офицерства, которая поддержала Екатерину и Меншикова как символ петровского наследия и продолжения прежнего курса. Но на самом деле петровская эпоха подошла к концу. Предстояло подводить итоги и намечать дальнейший путь.

Глава 4. 1725–1729 гг.: Конструкция и проблемы послепетровской монархии

Вся Россеюшка у нас позамялася…

Исторические песни XVIII в.

Окружение «матери всероссийской»

«Великая героина и монархиня и матерь всероссийская», — так обращался к Екатерине Феофан Прокопович в «Слове на погребение» Петра. Но едва ли сподвижники императора могли преклоняться перед далёкой от государственных дел женщиной сомнительного происхождения, ими же и возведённой на престол.[438] В массовом сознании Екатерина, видимо, воспринималась как добрая хозяйка и жена, но не прирождённая царица и едва ли достойная верховного правления «баба». Даже в песнях солдат петровской армии она не изображалась законной наследницей «империя»; на смертном одре Пётр завещал:

Сенат судить князьям-боярам, всем старшим фельдмаршалам;
А каменную Москву и Россию — Кате, а империю — царевичу…[439]

Внешность Екатерины отвечала духу времени: она была, по словам придворного и историка графа С. Д. Шереметева, «очень телесна во вкусе Рубенса и красива». Сохранившиеся же документы соответствуют народным представлениям: показывают Екатерину экономкой, погружённой в хозяйственные заботы дворцового обихода.[440]